За всеми этими ужасами ночь промелькнула, не принеся ей желанной встречи с матушкой. То ли зелье оказалось такое забористое, то ли, напротив, выпила она его маловато и недостаточно крепко уснула.
Весь день у неё сохло во рту и болела голова. Она выпила, наверно, с полведра кваса… «Уж не подсыпала ли бабка Яблоньке в травы каких-нибудь хитрых грибочков?» – думалось ей. Как бы то ни было, на следующую ночь Свобода решилась на отчаянный шаг: выпить не одну чашу сонного отвара, а две. Может, с двух уснёт она крепче, и кошмары обойдут её стороной, уступив место матушкиной светлой мудрости?
– Ой, госпожа, не будет ли с отваром перебор? – беспокоилась Яблонька. – Может, не надо две-то?
– Надо, – сказала Свобода, цедя из горшочка двойное количество зелья.
На сей раз забытье настало ещё скорее. Ужасов ей уже не привиделось, как, впрочем, и ничего иного: она проспала как бревно до самого обеда. Сквозь густую чёрную пелену этого сна не мог пробиться ни один лучик света. В желудке стояла вязкая дурнота, которая выплеснулась рвотой. Съесть в этот день Свобода ничего не смогла, только пила освежающий клюквенный морс и квас – много и жадно, отгоняя нестерпимую сушь.
– Ох, госпожа-матушка, как страшно нам за тебя было, – поведала Яблонька. – Мы сами полночи не спали, всё за тобой следили… Ты ведь то и дело дышать переставала! Ой, как боялись мы, что убило тебя это зелье, будь оно неладно! Толкали тебя в бок – ну, вроде опять дышать начинала. Слушай, княжна, а может, тебе и одной чаши много было, а? Может, тебе для сна совсем немножко надобно? Попробуй выпить не больше, а меньше! Половинку.
Свобода нашла в словах служанки здравое зерно. Отвара в горшочке как раз и осталось полчаши, их и выцедила княжна до последней капельки. Сидя в раздумьях над отваром, она вздохнула:
– Ну что ж ты, бабкино зелье… Давай уж, сработай как надо.
То ли снадобья оказалось всё-таки маловато, то ли слишком хорошо выспалась княжна за предыдущие ночи, но сна на сей раз не получилось совсем. Временами проваливалась она в зыбкую невесомость, но в этой пустоте ловить было нечего: ни словечка, ни образа. Тоскливая пустота обступила со всех сторон. То и дело вздрагивала княжна, вскидывалась с бешено колотящимся сердцем вслед чему-то ускользающему, незримому, но такому нужному… Виски ломило, веки горели, а в теле сидела похмельная дрожь, будто простуда давила. Не уснуть толком, не успокоиться. А сердце ныло о колечке, думы о Смилине неслись в белогорскую светлую даль. Там и осень была ярче, чище, красивее, чем дома.