— Н-но, красный! Эко застоялся!
И давай жеребца кругами окрест гонять, то вскачь поедет, то шагом или на дыбы поднимет и танцует, выхваляясь. Ослаб взирает молча, но игумену не понравилось, грозным голосом припугнуть вздумал:
— Признавайся, куда кобылиц свёл?
— Никуда и не водил, — по–ребячьи незамысловато оправдался разбойник, гарцуя на жеребце. — Порезвился да на поле оставил!
— Старче, врёт он! — возмутился Сергий. — Иноки окрестности изведали
— ничего не нашли!
Конокрад опять дерзить начал:
— Искали плохо. Они до сей поры в тумане и бродят… Слепошарые вы, душевидцы!
— Забавы ради кобылиц крал? — вмешался старец.
— Да ведь надобно, чтоб кровь разыгралась, конокрадство — это ведь тоже ловчий промысел! Тоскливо мне в ваших краях, одни леса кругом и монахи, не разгуляться. Да и народишко пугливый, как солевары в Дикополье. Я тут у вас затосковал, живу, ровно сей жеребчик застоялый…
Руки и ноги у Ослаба были изувечены, однако короткая и могучая шея выдавала былую мощь и удаль. Поэтому он и подавал знаки головой — кивнул в полуденную сторону:
— Знать, из Дикополья к нам явился?
Оборотень взвил коня на дыбки, наступая на отшельника.
— Из Дикополья!
— И что там ныне?
— Орда злобствует…
Старец не дрогнул, хотя копыта коня молотили воздух у самой головы.
— По какой надобности забрёл, гоноша?
Тот спешился и встал перед Ослабом, словно с повинной.
— Матушку ищу, — вдруг признался. — Бросила меня, сирым вырос, родительской опеки не изведал.
Насторожённые иноки всё ещё поломанное стойло рассматривали и диву давались. А тут как–то враз присмирели, непонимающе запереглядывались: дескать, о чём это толкует конокрад? И отчего суровый старец к нему так снисходителен? Кудреватый кнут сложил, за опояску сунул, хотя всё ещё бдел, перекрывая путь к лесу.
— В степи волчица вскормила? — продолжал участливо интересоваться Ослаб. — Вкупе со щенками своими?
— Отчего со щенками? — словно обиделся молодец. — По обычаю, кормилец и вскормил. И в род свой принял, потому стал как родитель. А у него жена была, тётка скверная, хуже всякой волчицы. Особенно как лукавые татарове хитростью батюшку заманили, споймали да руки–ноги отсекли…
— За конокрадство?
— Не солевары мы и не чумаки! У нас иного ремесла не бывало… И полно пытать! Я твоего коня промял, старче. Теперь скажи: откуда у иноков твоих наперстный засапожник? Где взяли?
Старец смерил его взглядом, от ответа уйти хотел.
— Мой засапожник.
— Не обманешь, старче! Не твой. Где добыл? У кого отнял?
— Дался тебе засапожник…
— Да мне этим ножиком пуп резали! — воскликнул конокрад и осёкся, отвернулся.