—Отче! Чудотворче! — возопил, однако же, точно обращаясь к святейшему. — Исцели! Во имяХристаиПресвятойБогородицы! Снимипелену с очей моих. Света не видывал! Приложи свои длани! Вместо зениц в глазах стояли одни яркие даже в сумерках белки. Ощупью потянулся к рукам Алексия, однако, не отыскав их, прильнул к ногам и стал целовать сапоги. Привыкший к подобным молитвам и стонам страждущих, митрополит отчего–то смутился, попятился, посохом оттолкнуть попытался незрячего. Но будто и сам слепой, тыкал мимо. Сергий на помощь пришёл, прикрикнул:
— Изыди! Ступай прочь! — и, взявши за шиворот, оттянул послуха. — Иди, покуда плетей не получил!
Слепой зарыдал как–то по–женски, пополз в темноту, забыв свой батог.
— Ох и излукавился же ты, игумен! — голос у стареющего митрополита от возмущения становился по–отрочески ломким. — Ты кого мне явил?!. Отребье, не народ! А где иноки, что на конях скачут да лихоимством промышляют? Или думаешь, не знаю ничего?
Сергий оставался непоколебимым.
— Они телом убогие, но духом сильны. На том и держится ныне Русь…
Митрополит огляделся и, кажется, высмотрел уединённое место — возле приземистого сарая с горой пиленых дров. Размашистой походкой ушёл, выбрал себе чурку потолще и сел, обвиснув на посохе, словно уставший рубщик.
— Всё крамолы творишь, игумен, — заговорил обидчиво. — Мало от тебя ереси, так ещё и ордынцев дразнишь своими лукавыми игрищами? Думаешь, не изведали они дел твоих тёмных? Или и татарам являешь сброд?.. Полагаешь, глупцы, не знают, какие послухи в потаённых скитах собираются? Ножи заместо крестов носят?.. Я столько сил положил, столько стараний, дабы примириться с Ордой! Ярлык получил и неприкасаемость храмов исхлопотал! Ох, навлечёшь ты беду, не миновать набега. Токмо уж не Москву станут жечь — святые обители рушить!
Настоятель заботливо укрыл его плечи дорожным тулупчиком, слушал и помалкивал, зная нрав Алексия: строг и крут он был лишь в пору, когда говорили с глазу на глаз. А при чужих ушах сора из избы не выносил, напротив, поддерживал всячески, тайно или явно способствовал и даже защищал. Слушал его игумен и про себя мыслил–не коритьи не сыскереси приехал чинить митрополит, как бывало прежде; что–то иное привело его в пустынь. Поэтому стоял и ждал, когда притомится от словес владыка всея Руси.
Тот и впрямь поносил Троицкую обитель недолго и как–то не очень старательно. В былые времена поболее выражал гнев и посохом замахивался.
Ныне же кружился около, словно учёный волк, даже единого коня угнать не мог, даже хватки сделать не захотел.