— Ладно, раз у тебя всё хорошо, — бодро произнес опер, — я пойду…
— Куда ты пойдешь в четыре часа утра? — возмутилась я, — Оставайся уж. Кресло в кухне разложить не долго.
Жорик молча вошел. Вообще-то это было хорошо, что он оставался. Так мне будет проще контролировать его передвижения.
Не поверите, но даже после всего проишедшего, этот человек по-прежнему честно спал в кухне на кресле, даже не пытаясь как-то изменить положение вещей. Я никак не могла понять, радуюсь я такому поведению, или обижаюсь на него.
22. Глава двадцать вторая, в которой преступник, видимо обидевшись, что герои несколько отвлеклись от его поисков, снова даёт о себе знать
Внутренний Будильник Подсознания поднял меня в семь утра. Он являлся единственной пунктуальной частью меня и участвовал в жизни всего организма только в крайних случаях. Сейчас был именно такой: будить опера совершенно не хотелось, поэтому заводить обычный будильник представлялось невозможным. Внутренний Будильник работал по принципу всех будильников. То есть, засыпая, его нужно было завести, трижды повторив мысленно: «Мне нужно встать в семь утра». И тогда, если он относился к обстоятельствам, вызвавшим необходимость такого подъема, с уважением, то ровно в семь утра глаза сами по себе открывались, и сознание нехотя возвращалось в реальность.
Бесшумно засунув сонное тело в уличные одежды, я, не умываясь и не красясь, прокралась к входной двери и вышмыгнула на лестничную площадку. Надобно заметить, что выходить на улицу в таком виде мне было противопоказано. Не накрашенная, с прилежно собранными в заячий хвостик волосами, в кроссовках и короткой куртке, издалека я походила на подростка. И тогда весь мир принимался учить меня жизни! Пышнотелые тетки в общественном транспорте советовали стоять подальше от дверей, «а то пришибет, и не быть тебе невестой». Дедушки и бабушки, неизменно сидящие под любыми встреченными мною в пути подъездами, требовали, чтобы я немедленно одела головной убор. И даже пожилая продавщица в магазине, говорила что-нибудь этакое, вроде «Передай мамке, пусть свои бутылки дает для масла, я тут посудой не торгую!» Раздражало это необычайно. В такие дни я обычно дерзила всем знакомым и совершала непоправимые ошибки, опровергая практикой своё обычное убеждение, что необратимых процессов не существует.
Когда через несколько часов я, нагруженная кульками, пакетиками и сеточками, распахнула, уже не стремясь соблюдать тишину, дверь собственной квартиры, Жорик глянул на меня исподлобья и неодобрительно спросил:
— Ты где была?