Он взял два длинных листа, подышал на них, растер в ладонях – и в палате повеяло живительной свежестью, точно самый воздух заискрился и затрепетал. Затем он опустил листья в принесенную чашу с кипятком, и у всех посветлело на душе: пахнуло росистым утром в том лазурном краю, о котором даже сиянье земной весны – лишь бледное напоминанье. Арагорн легко поднялся на ноги и с улыбкой в глазах поднес чашу к бледному лицу Фарамира.
– Ну и ну! Кто бы мог подумать? – обратилась Иорета к сиделке. – Травка-то, оказывается, не простая. Мне вспомнился Имлот-Мелуи – я ведь там выросла, и розы там такие, хоть Государя ими венчай.
Вдруг Фарамир пошевелился, открыл глаза, увидел склоненного над ним Арагорна – и взгляд его засветился радостью узнаванья, и он тихо промолвил:
– Государь, ты вызвал меня из тьмы. Приказывай – я повинуюсь.
– Очнись и бодрствуй, не блуждай более в сумраке, – сказал ему Арагорн. – Перемогай усталость, отдохни, подкрепись и жди моего прихода.
– Исполню все, как велишь, – отвечал Фарамир. – Государь воротился в Гондор, и с ним одоленье немочей!
– Так до свидания же! – сказал Арагорн. – Я пойду к другим раненым.
И он вышел из палаты с Имраилем и Гэндальфом, а Берегонд и сын его остались возле Фарамира, они себя не помнили от счастья. Пин пошел за Гэндальфом и, притворяя дверь, услышал возглас Иореты:
– Государь! Нет, вы слышали? А я что говорила? Я же сказала: «В руках Государя целебная сила».
И вскоре по городу разнеслась молва, что в Минас-Тирит явился Государь, что он не только воитель, но и целитель.
Подойдя к Эовин, Арагорн сказал:
– Страшный удар был ей нанесен, и жестокое она получила увечье. Но сломанную руку перевязали искусно, и рука срастется – стало бы сил выжить. Перебита левая рука, однако смертью грозит ей правая – та, в которой был меч. Она хоть и цела, но омертвела.
Злой рок выпал царевне: чтобы сразиться с таким могучим и ужасным противником, надо быть тверже стали, иначе непомерное усилие сгубит тебя самого. А она вступила в гибельный поединок – она, прекрасная дева, украшение царственного рода. И мнится мне, что она искала испытанья превыше сил. Когда я впервые увидел ее, я был поражен: она сияла, как лилия, стройная и горделивая, но не хрупкая, а точно выкованная из стали эльфийскими искусниками. Или, может быть, подобная оледенелому цветку, скорбно-пленительному и обреченному смерти. Ведь скорбь снедала ее давно, не так ли, Эомер?
– Дивлюсь я, Государь, что ты обратился ко мне, – отвечал тот. – Я ничуть не виню тебя, ты и здесь безупречен; однако же сестра моя Эовин, покуда не довелось ей увидеть тебя, вовсе не была подобна оледенелому цветку. Мы разделяли с нею тревоги и заботы в те злосчастные времена, когда Гнилоуст правил именем конунга; конечно, ей приходилось горевать. Но скорбь ее не снедала!