Уж очень уверенно и быстро он все это говорил, поэтому я переспросил шаха: в чем все-таки истоки волнений, их подлинные, глубокие причины?
Он пожал плечами, фыркнул, развел немного в сторону руками, сказал:
– Откровенно говоря, точно я этого не знаю.
Мне такой прямой ответ понравился, и поэтому я не удержался и спросил, почему же тогда вокруг волнений раздуваются утверждения о причастности к ним «иностранных агентов», «коммунистов», даже имеются намеки на Советский Союз, как это делает, например, Джафариян.
Шах как-то криво улыбнулся, промямлил, что, вот «ему докладывают», «ему говорят», но он не уверен.
– А что касается Джафарияна, то он ведь ренегат, – с презрением сказал шах.
– Да, – отпарировал я, – но деньги платите ему вы.
Шах поспешил перевести разговор на другую тему. Уходя от него, я, конечно, думал, действительно ли он не знает подлинных причин волнений или не хочет открывать свои мысли. Уже одно то хорошо, что не решается говорить советскому послу о причастности к волнениям Советского Союза. Однако кто-то ему фальшивую информацию подбрасывает.
Итак, в марте 1978 г. «год змеи» менялся на «год коня». Интересно, подумал я тогда, куда мы доскачем на этом коне.
Пока ясно примерно следующее: выступления в Куме и Табризе – не случайное явление, а порождение глубоких причин. Возникновение движения солидарности в различных районах страны – явление политическое, те, кто солидаризируется с оппозиционными выступлениями, бросают открытый вызов режиму. Значит, они не боятся. Почему? Почувствовали свою силу или с отчаяния? Если почувствовала оппозиция свою силу, значит, не так уж сильна власть. Следовательно, на чем же держится власть, кто и насколько прочно ее поддерживает?
Ясно – в стране в результате бурного развития в короткие сроки возникло и накопилось много социальных противоречий. Духовенство – одна из важных социальных прослоек иранского общества – уже давно чувствовало себя ущемленным в правах, более того, с дальнейшим развитием Ирана его участь выглядела еще более мрачной – ведь дальнейшее развитие по избранному пути неизбежно еще более отодвигало религию на задний план.
Но у религиозных деятелей есть и преимущество перед другими, также недовольными шахским режимом, группировками. Оно меньше подвержено опасности репрессий – шах побоится зайти слишком далеко в физическом подавлении религиозной оппозиции, он может взорвать сам свою страну.
К выступлениям духовенства, возможно случайным, которые, однако, рано или поздно неизбежно должны были произойти, присоединились и другие недовольные. Например, мелкие лавочники. Отсюда – погромы банков как олицетворение их зависимости от крупного капитала. Присоединилась молодежь различного толка, всегда горячая и весьма чувствительная к репрессиям и подавлению свобод. Появились, пользуясь обстановкой, на сцене и левацкие группировки. Поэтому возникли погромы магазинов, поджоги. Где-то в глубине, хорошо укрытые, действуют и организованные отряды. Другие оппозиционные режиму группы из числа национальной буржуазии пока себя не проявляют. Пытаются, видимо, определить, удобный ли момент, каково соотношение сил сторон. Пока же оппозиционная часть разнородна, идейно и организационно не объединена. Все-таки шах, наверно, догадывается об истинных причинах волнений, но взяться за их устранение не хочет. Или не может. Или боится. Пока-то ведь требования сводятся лишь к соблюдению конституции 1906 г. А может быть, шах думает: пойди на одну уступку – потребуют следующую, которая может быть более для него опасной. Или он, шах, уверен в своей силе, в том, что удастся погасить начинающийся пожар обычными средствами – полицией, войсками и силами безопасности?