– Да, выпьем… – вздохнул Даритай, задумавшись о чем-то своем. – Что-то все меньше остается киятов на этой земле… А знаешь, что мне говорил Хутугта в последние дни?
– Ну, и что же? – выпив, Бури Бухэ выбрал из остывшей кучи в корытце баранье ребро, впился зубами в жирное мясо.
– Он сказал мне, что мы должны выбрать главным нойоном между собой Тэмуджина.
Бури Бухэ с трудом, давясь, проглотил кусок неразжеванного мяса, положил ребро обратно и зло уставился на него.
– А когда этот Тэмуджин научился сопли вытирать? Он что, этот Хутугта, перед смертью совсем из ума выжил?
– Вот и я так же подумал, – обрадованно закивал Даритай. – В последнее время я что-то совсем перестал понимать брата Хутугту.
– Что-то уж слишком поглупели наши братья под конец, – зло пробурчал Бури Бухэ, снова берясь за мясо. – И Ехэ Цэрэн перед смертью натворил такого, что теперь я уж и не знаю, как все это расхлебывать.
– Одни мы остались.
– Надо нам теперь друг за друга держаться, слышишь?
– Да, а то мы поодиночке пропадем…
– Мы с тобой теперь одни остались над молодыми киятами, – важно озираясь, будто его могли видеть другие, заговорил Бури Бухэ. – Был Тодоен, были Есугей, Хутугта… ушли они все и вот теперь мы с тобой тут, на земле, остались самые старшие. Детей Хутулы можно не считать, они предались тайчиутам.
– За нашими спинами молодые кияты, – гордо вторил ему Даритай. – И мы должны повести их вперед, уму-разуму научить.
– Правильно!.. Вот за это давай мы с тобой и выпьем!
– Да, выпьем за это…
Месяц улари[11] в верховья Онона явился неприветливо, с самого начала показав свою скупость на солнечное тепло. Небо часто заволакивалось серой сумрачной завесой, грозило приметами скорых холодов.
На шестой день новой луны над хребтами рядом со стойбищем вновь собрались тучи, и вместо обычного дождя с них высыпал снег, на несколько дней убелив вершинные склоны. После этого в один день пожелтели березы, исчезли комары и мелкие мухи, и как всегда первыми из птиц бросили эти места неверные ласточки. Тайга притихла в ожидании суровой поры. По утрам выпадал иней на пожухлой траве и облинявших деревьях, днем под редкими тепловатыми лучами солнца сохранялась сырость, прело в лесу и в терпком прозрачном воздухе далеко разносились от стойбища редкие голоса и коровье мычание, да шумнее казался однообразный плеск воды на близких перекатах Онона.
Тэмуджин жил все это время в глубоком раздумье, тяжело борясь с обложившими его неразрешимыми вопросами. После того, как их стойбище посетили дядья со своими нукерами, стало ясно, что отныне с их укрытия в этой горной долине разом спала пелена тайны, что скоро всем станет известно место их нахождения: дойдет и до Таргудая и до степных разбойников, падких на легкую добычу. Давило на сердце Тэмуджина и то глухое непонимание к нему со стороны домочадцев, которое проявилось сразу же после его отказа принять помощь от своих дядей. Даже мать Оэлун, как было видно, хотя и жалела его, сочувствовала его положению, душой же своей женской не принимала его поступка, и то укоризненным взглядом, то холодным тоном голоса пеняла на него за излишнюю гордость. Среди всего этого темного клубка, вставшего перед Тэмуджином, и который он не знал как расплести, острее и ближе всех вставал вопрос о Бэктэре и Сочигэл. О них он и думал все последние дни.