С глубочайшей признательностью, Елена Степановна Багирова".
И далее был указан её адрес. Я сложил письмо и глубоко задумался, ещё и ещё раз проглаживая сгиб листа. Откашлявшийся Сутеев вывел меня из столбняка:
- Я не понимаю, вы ли тот, о ком писала эта женщина ?
Я ничего не ответил, только молча кивнул головой.
- Тогда вы по всей видимости не умеете читать. Какой же вы интеллигент после этого ? Видите, что здесь написано: "щедрое вознаграждение". Понимаете ? - продолжил он, мусоля перед глазами пальцами. - Щедрое, щедрое !
- Да..., - спохватился я, доставая портмоне и прихватывая пальцами несколько купюр. - Конечно, э-э...сколько ?
Тут этот "крупный коммерсант" проявил свою деловую смекалку и назвал такую сумму, которая, наверное, позволила бы ему начать новое дело. Но я безропотно отсчитал всю потребованные им деньги, протянув их ему, пораженному такой сговорчивостью. "Все равно ведь пропьет, - подумал я, поднимаясь и направляясь к выходу. - Хотя мне деньги уже не нужны. Теперь у меня есть её адрес. Все, что мне надо - это пасть перед ней на колени и боготворить её. Мы ещё можем быть вместе. Брось... Хотя, почему бы и нет ?"
Мне показалось, что на улице стало ещё ветреней и холодней. Всему виной была моя промокшая одежда, причиняющая столь сильный озноб. Я огляделся. Слава Богу, хоть с ночлегом не было проблем. То-то удивится Марья, увидев меня. Подняв воротник и картинно ссутулясь, я направился к дому, где жила моя жена.
ГЛАВА ВТОРАЯ
год 925
Мои первые месяцы в монастыре, в отличие от первого дня в нем, исполненного пугающих образов и душевной подавленности, вызывают в моей памяти только самые светлые воспоминания. С одной стороны в характере монастырской жизни все таки преобладали созерцательность и тишина, что в сочетании с постоянной занятостью, что владела мной, дабы содержать в порядке и участок Вирдо и его чудодейственную аптеку, как нельзя лучше и безболезненней врачевали раны моей души, так незаметно рубцующиеся в атмосфере заботливости, которая окружала меня, и которая прежде всего исходила от аббата, сердечности которого я поистине обязан. С другой стороны, как бы не казалась жизнь монахов костной и скупой, почти вовсе лишенной экстаза перед явлением Божьего духа, почти отвердевающей в рутине, в которой сказывались скорее их тщедушие и непросвещенность, нежели блаженство одухотворенности и ведение замыслов Господних - как бы бедна и однообразна ни была она, все же в этой среде во многом забывались мирские хлопоты, целиком возложенные на крестьян, и среди немолчного псалмопения, внимая сакральной глубине литургии, испробывая умом смысл Священного Писания, наполненного прозрениями, воззваниями, примерами исступленности открытых пред Богом сердец, я все более терялся в путанице собственных духовных впечатлений, и сердце мое просто погибало от тех неожиданных, щемящих ощущений, которые изжигали мое нутро, взывая к брачному союзу с истиной. Первоначально чуждый монашеству, оказавшийся в Люксейль случайно, по воле, как казалось, злой судьбы, я постепенно приобщался к размышлениям о Боге, об истоках несправедливости, вообще о месте о роли человека в этом мире, своей сложностью заставлявшим смолкать ум. Нельзя сказать, что я раньше не думал об этом, но теперь я хотел пойти до конца, разрешить сполна те вопросы, которыми я все чаще задавался, наблюдая за повседневной жизнью монахов и внемля словам проповедей, кои пытался постигнуть их малограмотный ум. И тут мне в значительнейшей степени способствовал Вирдо, который являлся не только прекрасным садовником и врачом, но и мудрым и терпеливым учителем. В какой-то мере его преданность физическому врачеванию была отображением его умения исцелять потребности и замешательства духа. Я так и не понял - я ли был его помощником, или же он моим.