Наверное, впервые в жизни Ангелина лишилась дара речи: от возмущения она не нашлась, что ответить. Но моральная победа над сестрой не принесла Майе никакого удовлетворения, разве только придала сил продолжить путь наверх, в свою комнату. Закрыв дверь и сделав несколько шагов, она дала волю чувствам: сжалась в комок на полу, закрыла лицо руками и расплакалась.
Майя едва заметила, когда дверь в комнату тихо отворилась и к ней наклонилась мать, помогла подняться и усадила на край кровати. Если бы Марта Гринвуд попыталась сделать это немного раньше, дочь бы ее оттолкнула. Но в гневе Майи пряталось отчаяние, в этом глубоком несчастье ей было нужно плечо, в которое можно поплакать, пусть им и оказалось плечо матери.
– Тсс, моя хорошая, – пробормотала Марта, уткнувшись в темные волосы дочери, баюкая ее, как маленькую.
Упрек, что Ральф бы устроил ее в роли зятя, попроси он руки Ангелины, задел Марту. Он был справедлив. Конечно, не сейчас, но через год или два, когда Ральф продвинется вперед по карьерной лестнице и станет капитаном или даже майором, Ангелина оставит свои ребяческие манеры, и Марта наконец выбьет из нее капризы. Несмотря на всяческие предосторожности, ей не удалось удержать Майю и Ральфа на достаточном расстоянии и предотвратить сегодняшнюю драму, и она рассматривала это как собственную осечку. Их взаимная тяга была в глазах Марты страстным единством противоположностей, привлекательным, но недолговечным. Возможно, даже опасным, если влечение разжигается юношеским максимализмом. Марта Бентхэм тоже когда-то была молода, тоже танцевала, флиртовала и тайком целовалась с привлекательными кавалерами. Она чуть не оступилась на светском паркете, но оказалась достаточно умна, чтобы принять спокойное и настойчивое сватовство овдовевшего профессора. И за двадцать четыре года ни разу не пожалела о своем выборе.
Ей очень хотелось сказать дочери, что она любит ее не меньше Ангелины, но это была бы ложь. Майя всегда была и оставалось чужой ей, менее близкой, даже чем Джонатан, которого, в отличие от Майи, она не носила под сердцем девять месяцев и не сама произвела на свет. Джонатана, застенчивого четырехлетнего мальчика, она легко полюбила таким, каким он был, кем он был – сыном Джеральда и его умершей два года назад жены Эммы. Но Майя, ее дитя, оказалась похожа на мать Джеральда, унаследовав типичное для Гринвудов своеволие, а еще живой ум и любознательность Джеральда. Казалось, тело Марты лишь послужило сосудом, не способным ничего передать возросшему внутри существу. С неприятным изумлением мать наблюдала, как Майя, распахнув глаза и раскинув руки, с лучезарной пытливостью устремилась в мир, едва научившись бегать, быстрее, чем могли нести ножки, и быстрее, чем за ней поспевала няня. Марта нередко благодарила Бога, что этот ребенок вообще вырос, не разбив голову и не упав с лестницы или в саду с дерева. Вырос в отличие от ее сына, который родился через год после свадьбы и оказался слишком слаб, чтобы пережить первые месяцы.