Чтобы пройти мимо друг друга, нам потребовалось всего несколько секунд. Я поднялась по ступенькам и, спрятавшись от дождя под фронтоном, наблюдала, как они подходят к машине. Его усаживали первым, именно тут я поняла, насколько он слаб. Он не мог ни согнуться в пояснице, ни стоять, опираясь на одну ногу. Сопровождающим пришлось почти на руках вносить его в машину. Дальнюю заднюю дверцу держали открытой для леди Лолы, которая с потрясающей проворностью сложилась пополам и нырнула в салон. Подождав, пока «роллс-ройс» вольется в поток уличного движения, я вошла в музей. На сердце после этой встречи легла какая-то тяжесть, и я постаралась выбросить ее из головы и из сердца. Мне и без того хватает переживаний. Однако, сдавая в гардероб сумку и обмениваясь приветствиями со смотрителями, я никак не могла заставить себя стереть из памяти вид пышущей здоровьем Лолы. По местным правилам смотритель должен сопроводить посетителя в читальный зал на лифте, в тесном пространстве которого разговор, во всяком случае у меня, всегда получается вымученным. Обмениваясь репликами — чудовищная погода, но к концу недели обещают улучшение, — я продолжала думать о только что состоявшейся встрече с точки зрения здоровья: возможно, я переживу Пола Маршалла, но Лола наверняка переживет меня. Последствия очевидны. Все эти годы прошлое оставалось между нами. Как сказал однажды мой редактор, публикация романа будет неизбежно означать судебную тяжбу. Но сейчас я не хотела об этом думать. У меня и так достаточно сюжетов, о которых я думать не желаю. Сюда я пришла по делу.
Мы немного поболтали с хранителем архивов. Я передала ему связку писем мистера Неттла, касающихся событий при Дюнкерке. Письма были приняты с благодарностью, они будут приобщены к остальным документам, ранее подаренным мной музею. Некоторое время назад хранитель заочно познакомил меня с обязательным старым полковником из «Баффс», историком-любителем, который прочел соответствующие страницы моей рукописи и по факсу прислал свои замечания. Теперь хранитель вручил их мне — колкие, раздраженные, но полезные, и я, слава богу, погрузилась в них, забыв обо всем.
«Ни при каких обстоятельствах (подчеркнуто дважды) военный на службе британской армии не скомандует: „Бегом!“ Такую команду может дать только американец. Правильно: „Бегом марш!“»
Обожаю подобный «пуантилизм» в соблюдении достоверности деталей, исправление мелочей в целом приносит удовлетворение.
«Никому в голову не придет сказать: „двадцатипятифунтовая пушка“. Существует термин: „пушка двадцать пятого калибра“ или разговорное „двадцатипятипятка“. Ваше определение покажется странным даже человеку, не служившему в королевской артиллерии».