Он любил приглашать меня на всякие «культурные» мероприятия. Особенно часто мы с ним бывали во МХАТе. Однажды, зимой 1987 года, там организовали вечер духовной музыки. Я была рада, что он меня пригласил. И было очень приятно, что я пошла с ним, – было с кем обменяться впечатлениями. Ведь у нас часто случалось так: я начинаю говорить какую-то фразу, он ее заканчивает – и это оказывалась одна и та же фраза.
Тот вечер удался. Тогда, мне кажется, впервые хор под управлением Владимира Минина исполнил на публике молитву. Это была уникальная, роскошная музыка Струминского. Они пели с таким подъемом и вдохновением… Зал буквально был в шоке – это было первое официальное появление церковно-хорового пения в концертном исполнении.
Мы с Юрой сидели рядом, я чувствовала через его локоть, как он весь напрягся, слушая это необычное пение. И не он один – у многих стояли слезы в глазах.
Потом мы вернулись домой, сидели с ним до утра и говорили, говорили, говорили… О жизни, о смерти… И одно за другое цеплялось…
* * *
Однажды он повел меня в кинотеатр на фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих». Я ничего не поняла: кто свой, кто чужой? Я все время его толкала и спрашивала, что происходит. Он рассердился:
– Больше с тобой никогда в кино не пойду! Ты мешаешь смотреть!
Но интрига там действительно сложная… Он же смотрел этот фильм много раз, и ему представлялось все на редкость простым и ясным.
Кстати, именно этот первый фильм и сделал его популярным. Его стали узнавать на улице.
Однажды он вошел к нам в квартиру взволнованный:
– Меня таксист довез – и, ты знаешь, он меня узнал.
Ему это было приятно. Хотя он был очень скромным человеком.
* * *
Как-то мы решили поехать на дачу к мужу и договорились встретиться с Юрой в метро. Он появился в темных очках. Я спрашиваю:
– Зачем ты напялил эти противные черные очки?
– Это чтобы меня не узнали.
Я, не подумав, выпалила:
– Да никто тебя и так не узнает!
– Неужели?
Вроде как я его обидела…
* * *
Я считала его очень талантливым актером. И хотя, в принципе, я очень не люблю восхвалений, но понимала, что ему нравится, когда его хвалят.
После спектакля звонил и спрашивал: «Ну как?» Я говорила: «Ты гениален!»
И он был совершенно счастлив.
Но в «Тартюфе», я считаю, он действительно был гениален. Как он мог произносить монолог Клеанта с такой невероятной быстротой? Да так, чтобы и слова были понятны? И чтобы еще создавалось впечатление, что все как бы невразумительно? Это было нечто невероятное!
* * *
Его последний «Тартюф».
Ко мне в гости тогда приехала племянница из Пятигорска, и мы собрались пойти на спектакль. Я предупредила Юру. Мне позвонил из театра его товарищ Василий Росляков и говорит: