– Что ты, Юрочка, ты замечательный актер.
– Правда? Ты так думаешь? – И очень быстро утешался. Ему нужно было сыграть это…
Или наоборот – он приходил домой уверенный в себе, поносил своих коллег… Кстати сказать, вся его критика, все его любови-нелюбови ровным счетом ничего не стоили. Потому что все было абсолютно по-детски.
Он делал для себя какие-то загадочные заключения и делился ими с окружающими:
– Этот вообще не режиссер, а тот вообще не актер, и нельзя ему искусством заниматься ни в коем случае.
Почему?
Оставалось догадываться.
А все дело, оказывается, было в том, что этот человек был у него на спектакле, но не зашел за кулисы поздравить и ничего приятного не сказал.
Абсолютно детская обида раздирала Юру.
Потом, через три дня, это мнение менялось на противоположное. Как? Он, к примеру, встречал этого человека на улице, и тот извинялся:
– Извини, у меня не было времени, после спектакля я сразу уехал. Но все было так замечательно, ты играл гениально.
И все. Тут же мнение Юры об этом человеке становилось совершенно другим. А когда я напоминал ему о прежних словах, он искренне удивлялся:
– Неужели я это говорил? Да нет, я не мог этого о нем сказать. Он просто гениальный человек…
Такое абсолютно детское отношение.
И главное – это никогда не влекло за собой никаких поступков. Это все были только слова. Он никогда не мог сделать подлости. Донести, настучать, нашептать. Он по-детски обижался и так же по-детски эти обиды прощал.
* * *
Он был человеком, в общем, довольно одиноким по своей натуре, хотя и постоянно окруженным людьми, которых он называл друзьями. И если он дружил, то влюблялся абсолютно – не важно, какого пола было это существо.
Так, влюбившись в Галину Борисовну Волчек, когда работал в театре «Современник», мыл ей машину. Все там на него косились – думали, что это подхалимаж: молодой артист, пришедший в театр, моет машину главному режиссеру… А это получалось у него совершенно органично. Потом он ушел из «Современника» во МХАТ к Олегу Николаевичу Ефремову, правда, уже машину мыть не стал… Но нашел себе другие обязанности.
* * *
Он был абсолютно человеком настроения. При этом на профессию это не влияло. Просто он существовал как актер все время в любом состоянии.
Я никогда не мог знать, каким его сейчас увижу. Вот я расстался с ним неделю назад, он рассказывал, что репетирует, на его взгляд, все замечательно получается, режиссер доволен, коллеги говорят, что все прекрасно, его приглашают сниматься… И через неделю ты полагаешь, что встретишь того же довольного жизнью человека, с той же интонацией. И вдруг – попадаешь на совершенно другого. Вдруг он печален, думает о том, чтобы бросить эту профессию, уйти из театра, не сниматься больше в кино…