Уверью назвал, однако домашние мгновенно и безоговорочно переименовали ее в Увку. Мне было немного жаль — казалось, что хорошо подобрал, оригинально и звучно, но… Уверь осталась только в родословной и каталогах выставок. С именем не вышло — в красоте не ошибся. На первой выставке я страшно волновался, просил жену поводить по рингу, а сам спрятался в толпе за канатом. Старый московский судья решительно перевел мою собаку на первое место, где она и закрепилась не на один год. Вот такая внешность, а характер? Удивительный. Не только никого никогда не укусила, даже не ворчала. Я был совершенно спокоен, когда дети самого малого, неразумного возраста с ней играли. Я знал, что никогда, ни при каких условиях Увка не укусит. Если игра переходила в тиранство: дерганье за хвост или выщипывание бровей, страдалица смотрела на меня, прося помощи, а если меня в комнате не было, заползала в такое место, где до нее было не добраться.
Мне не приходилось видеть более ласковой собаки. Она до болезненности любила, чтобы ее хвалили, и страдала, если чувствовала, что ею недовольны. Обожала, чтобы ее гладили, требовала, под локоть подталкивала. Могла неограниченное время простоять прижавшись к моему колену, когда я работал за письменным столом. Внук прозвал ее Бешеный Ласкун и возился с ней часами.
В доме Увка была тиха, незаметна, лаяла только услыхав звонок или стук у входной двери. Сама выработала маленькие традиции. Обязательно приходила к моей кровати пожелать спокойной ночи: ждала, когда я лягу, поднималась со своей подстилки, подходила, клала морду на край кровати и тихо урчала, не уходила, пока не погладишь. Утром здоровалась, причем вела себя крайне деликатно: проснувшись, выжидала звонка будильника или наших с женой голосов. Процедура приветствия та же.
Охотничью науку Уверь постигла легко, как мне кажется, по робости своей. Как и всякий кровный здоровый щенок, гонялась самозабвенно за птичками в поле, но основную трудность — крепкую стойку — освоила чуть не с первого раза. И не удивительно. Обладая сильным чутьем, издалека обнаруживала запавшего дупеля, подходила — вот он под самым носом — что дальше? Схватить? Невозможно! Не тот характер. Вот и стойка. Удержать послушную собачонку от погони за поднявшейся птицей труда не составило — простое, даже не очень громкое «лечь!» — и дело сделано.
К осени у меня была готовая охотничья собака с превосходным чутьем, большим ходом, твердой стойкой, вежливая и неутомимая.
Уверенно поставил ее на полевые испытания по болотной дичи. Получил диплом третьей степени с высокими баллами. Мне, как хозяину, да еще влюбленному в способную собаку, показалось, что судьи побоялись дать выше первопольнице, а она заслужила второй. Подумаешь — далеко отходила, не четко реагировала на свисток и один раз в ветровой тени столкнула. Зато две другие работы — ого!