– Конечно… да… – пробормотал несчастный цирюльник, в дополнение ко всему ловя себя на том, что съел большую часть предложенного хлеба и сыра. Вот же и впрямь неотесанная деревенщина!
– Совсем другое дело, если пиявок добудет невинная девушка. Думаю, они вполне сгодятся и для королевского сына.
Зикмунд отодвинул кружку.
– Я позабочусь об этом, герр доктор.
Мингониус улыбнулся.
– Вот и хорошо. К тому же и время на нашей стороне. Вода еще не слишком холодная, так что эти твари не залегли в спячку, хотя девица может изрядно замерзнуть в рожмберкских прудах.
Покой замка вдруг разорвал пронзительный вопль.
– Ага, вижу, наш подопечный соизволил проснуться, – вздохнул врач.
Священник поднялся из-за стола.
– Я поведу его к молитве.
– Вы никуда его не поведете, – с улыбкой возразил доктор. – Так же, как и я.
За новым воплем последовал долгий, мучительный стон.
– Бог со мной! – торжественно заявил иезуит. – А дьявол, как я вижу теперь, с вами обоими.
* * *
Пихлер невольно поежился, когда доктор Мингониус постучал в дверь. Из комнаты доносился грохот бьющейся посуды и крики дона Юлия.
– Надеюсь, вы успеете отскочить, если он вдруг нападет на вас, – сказал врач, оглядывая своего коренастого и плотного спутника. – Наш подопечный весьма проворен и быстр, хотя стражники, похоже, научились предвидеть его намерения. Но вы, с вашей бородой, станете легкой мишенью.
Перехватив озабоченный взгляд Томаса, Зикмунд погладил ладонью бороду и кивнул.
Стоявший рядом с ним стражник повернул ключ в большом замке и слегка приоткрыл дверь. Из комнаты тут же высунулась, ища за что бы ухватиться, рука со скрюченными пальцами. Ломаные, грязные ногти, никаких колец или других украшений… И тем не менее гладкая кожа выдавала руку аристократа.
– Отойдите, дон Юлий, прошу вас, – предупредил один из стражников. – Отойдите и сядьте в кресло – к вам пожаловал господин доктор.
– Будь он проклят, этот доктор! – закричал в ответ Джулио. – Они со священником держат меня здесь, как узника.
Пихлер проскользнул в комнату и, остановившись за спиной Мингониуса, огляделся. Грязная, вся в пятнах кровать красного дерева под балдахином с неубранной постелью и скомканным красным жаккардовым покрывалом, перевернутая фарфоровая чаша для умывания на полу, рядом разбитый вдребезги кувшин…
Взъерошенный и растрепанный Габсбург позволил стражникам усадить его в кресло. Чуть в сторонке встал Карлос-Фелипе. Мрачное выражение на лице иезуита не давало оснований считать его человеком, способным повести за собой другого в общей священной молитве.