Явившийся через час сержант сказал, что пора закругляться, потому что комната нужна для других родителей.
— А еду можно с собой взять? — спросил Иван, с сожалением глядя на булочки, печенье, колбасу и конфеты, которые ему было не одолеть. Живот и так отяжелел от невероятного количества проглоченных блинчиков, кусков колбасы и жареной курицы. Иван удивлялся: как он столько смолотил?
— Можно, — сказал Берзаускас. — Только никаких банок и бутылок. И чтобы к от-бою ничего не осталось. Я проверю. Все понятно?
— Понятно, — ответил Иван. Сержант вышел.
— Строгий сержант? — спросила мама.
— Нормальный, — сказал Иван. В общем, Берзаускас ему нравился. Из всех сержантов батареи он, наверно, был самым строгим, но и справедливым. Не таким, как капитан Киселев, наказывавший солдат за малейшую провинность и никогда не пытавшийся разобраться в проблеме. Андрюха шутил, что Киселев, наверно, и с женой спит по уставу.
Простившись с матерью, Иван пошел в казарму, таща увесистый полиэтиленовый мешок с припасами. Не заметить его было невозможно, и вокруг скопилась толпа желающих отведать вкусненького.
— Угостишь, Ваня?
— Можно конфет взять? — спросил кто-то из второго взвода, озвучивая общее желание, и Иван махнул рукой:
— Конечно.
В мешок, брошенный на кровать, воткнулись десятки рук, и через минуту он опустел. Иван еле успел ухватить горсть конфет для Андрюхи. Воронков увидел жующих у окна Джона и компанию, и досада сменилась пониманием того, что если дарить — то всем, даже врагам. Потому что здесь иначе нельзя.
Конечно, его сразу спросили про знак. В армии трудно что-либо скрыть, тем более, если это — отпечаток черной когтистой лапы у тебя на груди. Иван сказал, что это родимое пятно, но в ответ увидел недоверчивые кривые усмешки. Но, скажи Иван правду, улыбочки перерастут в откровенный смех, а его назовут чокнутым. Выручил один из питерских, Паша со второго взвода. Разглядев черную «лапу», он заявил:
— Это же рокерская тема! У нас пацаны похожие наколки делали.
Так Ивана окрестили рокером, хотя он никогда не ездил на мотоцикле, ну разве что на заднем сиденье или в коляске. Усмехаясь в душе, Иван поддерживал прилипшую легенду, ему даже было интересно, разоблачат ли его когда-нибудь; и чувствовал себя кем-то вроде Штирлица. Андрюха, как настоящий друг, лишнего не спрашивал.
Иногда, когда было особенно одиноко и трудно, с далеких, как дембель, не-бес накатывала давящая тоска, и вспоминалась Воронова Гать. И одинокий мальчик, отчаянно барахтавшийся в разверзшейся под ногами топи, и древняя, вросшая в землю избушка на краю болота, и таинственный ее хозяин, выжегший под сердцем Ивана странный знак.