— Подожди здесь, — Мирзоев протиснулся в дверной проем, и Иван услышал, как звякнули ключи о решетку оружейной. Через минуту Мирзоев вышел и коротко мотнул головой:
— Пошли, поговорим.
Иван двинулся за ним. Они миновали освещенную курилку, обошли казарму и остановились у арыка. Здесь было тихое место. Глубокий, по пояс, арык и стол-бы с колючкой отделяли дивизион от колхозных виноградников, темной стеной подступавших почти вплотную к столбам. Ночью, когда вокруг никого, стоит лишь просунуть руку за колючку, нащупать гроздь потяжелее, смахнуть штык-ножом и есть, упиваясь сладостью сочных налитых ягод. Ночью заступающие в патруль так и делали. Но Мирзоев не собирался есть виноград.
— Воронков, — сказал он, — слушай! Как тебе служба, нравится?
Иван не понял. Что за странные вопросы, да еще ночью? Ну, что ему отве-тить?
— Вижу, не нравится, — заключил за него Мирзоев. — Почему не нравится? Пото-му что не уважают тебя. Почему не уважают? Потому что ты сам по себе. Твой призыв тебя не любит, ты ни с кем не говоришь. Так тебе плохо будет!
— Это почему? — дерзко спросил Иван.
— Потому что я, и остальные дембеля, — терпеливо разъяснил Мирзоев, — скоро домой уходим. Мы здесь порядок держим. И пока мы здесь, тебя никто не тронет. Нас боятся. Мы уйдем — п…ец тебе будет! Не веришь? Мы, татары, для чурбанов, как и ты — русские. А русских узкоглазые не любят. Тебе за нас держаться надо, понял? И учить их вместе с нами! Когда мы уйдем, тебя уважать будут.
Иван не отвечал. Похоже, история с Тунгусом повторялась.
— Я знаю, кем ты был в бригаде! — вдруг сказал Мирзоев. — У меня там друзья. Они говорят, ты чумошником был, молодых не мог воспитать! Ты слабак, да? Правда это?
— Твое какое дело? — ответил Иван. Он почувствовал, что и здесь его не оставят в покое. Мирзоев придвинулся вплотную. От него веяло перегаром, и слова он произносил медленно, словно перемалывая что-то во рту:
— Я тебе помогу! Никому не скажу, кем ты был в бригаде. Только ты сделаешь, как я хочу!
— Чего ты хочешь? — устало спросил Иван. Он хотел лишь одного: лечь спать, ведь через два часа снова в патруль.
Мирзоев прерывисто задышал и полез рукой в ширинку:
— Пососи! Клянусь, никто ничего не узнает! Я всем скажу, что ты свой парень, нормальный пацан! Никто тебя не тронет здесь, даже когда мы уйдем. Бояться бу-дут! Давай!
Иван ошалело смотрел на дембеля, потеряв дар речи.
— Давай, пососи, — упрашивал Мирзоев, трясясь от возбуждения, — пойдем туда, — он махнул рукой на стоявший неподалеку туалет, — там никто не увидит!
— Сам у себя соси! — ошалело ответил Иван и, повернувшись, зашагал к казарме.