— Малыш, давай потом, а? — он кивнул, соглашаясь.
— Какие-то странные у вас отношения, — подал голос, слегка удивленный феникс.
— Какие есть.
— А вы кто вообще?
— Меня Дана зовут, его Ваном, он мой друг.
— А больше на ребенка или любимого раба похож, — не знал он, как точно описал наши отношения, а я его просвещать не собиралась.
— А ты кто такой? — феникс дернул плененным плечом, видимо затекшим от лапищи моего раба, — Ванюша, да пусти ты его, сбежит, страдать не стану, — и мой недомаг отпустил плечо розового. Тот осторожно отстранился от Ваньки, опасливо косясь на него и растирая плечо.
— Мое имя Ласкан зи Верт Нало, я изгой, — на последнем слове он скривился как от зубной боли.
— И что это значит?
— Что меня изгнали из клана, — нехотя пояснил он.
— Слушай, меня мучает вопрос. А все фениксы розовые? — как он покраснел, если б чуть другой оттенок, то с волосами слился бы.
— Нет, я единственный, — буркнула птичка в ответ.
— Тебя из-за этого изгнали? — опять пуляет молниями в меня.
— Слушай, а ты всегда так над трупами глумишься? — бросила на него испепеляющий взгляд. Розовый, а такой колючий.
— Один-один, Ласка, — зарычал. А я думала фениксы — это птички. Хищные что ли?
— Ласкан! Я, между прочим, из знатного рода, простолюдинка!
— Ага-ага, — покивала как болванчик, — это из которого тебя турнули?
Кто-то обиделся.
— А тебе чего вообще от меня надо, плакальщица-извращенка? — сложил руки на груди и грозно смотрит.
— Да, собственно, ничего, — пожала я плечами, а он удивился. Еще бы, как это я его пернатое высочество ободрать не хочу. Ведь перо феникса, а точнее пепел от сгоревшего пера излечивает любые раны.
— Хотя, — он презрительно ухмыльнулся, — зря делаешь поспешные выводы птичка, оставь при себе свои перышки. Мне бы дорогу узнать.
— А куда вам надо? — уже более дружелюбно спросил Ласкан.
— В Хрустальный лес.
— А зачем? — нахально интересуется.
— А тебе все знать надо. Идем, значит, есть причина.
— Я вот о чем подумал, ты ведь банши, вымирающий вид, — я скривилась, говорит обо мне как о животном, — а раз к эльфам идешь, значит, они тебя приняли.
— Необязательно, — протянула я, — так к чему ты клонишь?
— Если я прав, то они тебя укроют. А я ведь тоже… — договорить не дала.
— А ты тоже птичка редкая, и одной летать — значит пеплом землю посыпать каждый день. Так? — он кивнул.
Смотрю на розовое чудо, а оно мне слезную мордочку строит. И ведь внутри ни капельки не розовый и не пушистый, а все равно жалко. Ну что за жалостливая у меня натура. Вон Широ же не пожалела. Хотя жалость к этому извергу он сам же у меня и отбил.