Люблю одногодков за то, что при всей человеческой неповторимости каждого было и остается в поколении главное, объединяющее нас: мы привыкли все отдавать своей стране, ни на какие благодарности и блага не рассчитывая, ничего не требуя взамен.
Мое сердце принадлежит ребятам огненного комсомольского поколения. Оно было не лучше, но и не хуже других поколений. Было таким, каким было. Только дела, которые выпали нам, оказались такими значительными, только эпоха, на которую пришлась юность, оказалась неповторимой! Большинство из нас было на фронте, трудилось в тылу, кто-то сражался в партизанских отрядах и в рядах комсомольско-молодежного подполья. Поколение мое воевало преданно и самоотреченно.
Не смогу рассказать обо всем поколении — хочу вспомнить о тех из ровесников и ровесниц, кого близко знал.
Предвоенная весна в Ленинске была многоводной. В мае левобережье напротив города — там теперь стоят «Три ополченца» — только освободилось от большой воды. А до этого Замоскворечье синело, переливалось, точно море. Лишь деревья и дома торчали из воды, да тянулись полоски шоссе и железнодорожных насыпей, захлебываясь в разливе.
Самым притягательным местом для горожан всех возрастов, а особенно для нас, мальчишек, была река. Главная улица — Садовая — выходила на крутояр, с которого той весной открылся вид на устрашающее, напористое половодье. В ту весну я пришел на берег с мамой. Четыре года назад не стало отца, и несчастье сблизило нас. Дальняя, неясная тревога охватила обоих, когда мы увидели безбрежную водяную ширь. Какой-то обомшелый дед в жеваном картузе бродил по берегу.
— Такое половодье, ребяты, к войне, — изрек он…
По рассказу словоохотливого старика, собравшего немало слушателей, оказывалось, что и перед крымской войной, и в тысяча девятьсот четвертом — в японскую, и в четырнадцатом, перед первой мировой, так же бескрайне и тревожно в нашем Богоявленске разливалась река. Древняя, ласковая к людям Москва-река будто стремилась предупредить о грозящей беде. Мама с досадой заметила, что все это ненаучно, суеверно…
— Все было да схлынуло, А Россея стоит, и река тихонько текет, как бывалоча, — заключил дед.
Он не устрашал, а напоминал: сколько половодий ни разливалось у родного порога, сколько войн ни гремело над отчим краем — уходили кровавые облака, и светло, радостно смотрелось синее небо в синюю реку, молодость веснами приходила на кручи, и жизнь торжествовала.
Ни на какие другие минуты моей жизни не похожий, застыл тот потревоженный войной день, о котором можно сказать, что он повлиял на мое решение стать историком.