Поведение Гвендолин во время следствия вполне соответствовало тому, что говорил о ней Гарланд Бентли. Когда мы занимались делом Бургоса, имя Гвендолин пару раз всплывало на поверхность, но лишь потому, что нам не хватало свидетелей, которые хорошо знали Кэсси. Гвендолин была богатой испорченной девчонкой, Кэсси — невинной и одинокой. Но я так ни разу и не встречался с Гвендолин, поскольку она все время находилась за пределами округа.
И все же теперь я не заметил в этой женщине ничего злого или испорченного. Время меняет людей чудесным образом.
— У вас свой ресторан? — спросил я.
Она слегка улыбнулась.
— Община теряет свои магазины и рестораны. А мне хочется, чтобы у людей оставались места, где они могли бы собираться.
Я решил постепенно вывести ее на интересующую меня тему. Гвендолин подставила лицо солнечным лучам. Вид у нее был совершенно безмятежный. Я понимал, что таким образом она попыталась убежать от реальности.
Гвендолин предложила мне воду из кулера, но я отказался. Она села рядом со мной. Шелли сидела по другую сторону от меня и молчала. Она закатала рукава рубашки и штанины джинсов, закрыла глаза и откинула голову, позволяя солнцу светить ей на лицо. Какая все-таки Шелли умница: она хорошо знала, как себя вести. Беседа должна была протекать непринужденно, а когда два человека набрасываются на одного с расспросами, у последнего это лишь вызывает чувство дискомфорта. Нет, она просто собиралась слушать.
Ветерок донес до меня легкий кокосовый аромат средства для загара, которым пользовалась Гвендолин. У нее, как и у многих людей славянского происхождения, была бледная кожа, которая от солнца становилась ярко-розовой, поэтому ей требовались защитные средства.
Жара была изнуряющей. Я снял пиджак, закатал рукава и пожалел о том, что отказался от ее предложения выпить воды.
— Мне здесь нравится, — призналась Гвендолин. — Здесь люди говорят то, что думают, и думают то, что говорят.
Я посмотрел на мой портфель и вдруг вспомнил, что у меня нет ни ручки, ни блокнота, ни даже подходящей бумаги. Обычно записи вел кто-нибудь из моих сотрудников, а в суде каждое мое слово фиксировали репортеры. Но один лишь вид блокнота или диктофона часто сковывает речь собеседника. Поэтому я положил руки на внутреннюю обшивку катера, уперся головой в мягкий поручень и закрыл глаза, повернув лицо к солнцу. Я мог бы уснуть и проспать здесь не один час.
— Когда у тебя есть деньги, — сказала она, — ты уже ни о чем не думаешь. Ты все можешь получить. И начинаешь хватать все, надеясь, что рано или поздно натолкнешься на преграду. Но когда этого не происходит, ты заходишь все дальше, пока однажды… не теряешь голову окончательно.