Женя, услышав, что речь идет о нем, хмуро пробурчал:
— Все равно по-моему будет.
Рука почти зажила. За время безделья она совсем разучилась работать, стала слабой и бледной. Первого июня вышел на работу. Как это приятно, прийти в свой цех, вдохнуть запах клея и стружек, услышать звуки работающих станков. У меня от радости даже закружилась голова.
Трагелев взглянул на меня приветливо. Угостил папиросой.
— Откуда у вас?
— Ремонтировал дверь у директора Томторга.
За время, пока я его не видел, он похудел, почернел и, кажется, еще больше согнулся.
Катя встретила меня сияющими глазами:
— Выздоровел?
— Как видишь.
Бекас работал на моем верстаке. Пришлось ему переселяться на новое место. Уходить в механический цех он наотрез отказался:
— Хотите — увольняйте. Здесь хоть чему-то научишься.
Морячок тоже изменился — как будто подрос, вообще возмужал и посветлел — отмыл зимнюю копоть и грязь.
А с Катей беда — она пользуется каждым случаем, чтобы заглянуть в столярный цех. Останавливается возле моего верстака и заводит разговор:
— Что это ты строгаешь такое длинное?
— Черенок для лопаты.
— А ты знаешь, что нам будут давать огороды? Местком решил. Около Зональной станции… Это далеко?
— Не знаю.
— Возьмем огороды рядом — ладно?
Ловлю пристальный и насмешливый взгляд Трагелева.
— Хорошо, хорошо, — соглашаюсь я.
Я на все готов согласиться. Вообще-то мне приятно с Катей, как приятно с теми, кто к нам хорошо относится. Только она меня вгоняет в краску.
Второго июня на меня снова обрушилось несчастье: пропали хлебные карточки. Тетины и мои. Мы переискали и перерыли в своем углу все — бесполезно. Много раз я пытался восстановить в памяти, как все произошло. В то утро я пришел из магазина и выложил карточки на стол. Положил их рядом с хлебом. Взял ведра, коромысло и пошел на водокачку. Принес воды, хватился — карточек нет.
Взяла, конечно, Аграфена Ивановна. Больше некому. Слепой не мог взять, потому что не видит, что лежит на столе, а на других я не думаю. Только старуха. И до того она таскала по мелочам. А сейчас у нее как раз хуже стало с хлебом. Настасья Львовна с весной слабела и не могла ходить в магазин, а Захар Захарыч хотя и ходил, но почти все, что ему подавали, съедал сам. Он даже пополнел. Аграфена Ивановна ругает его антихристом, а он ее «содомской блудницей». Что такое «содомская блудница», он, вероятно, не представляет, но Аграфену Ивановну его слова приводят в бешенство.
Особенно подозрительно то, что хлеба из магазина Аграфена Ивановна приносит намного больше, чем прежде. По этому поводу она прямо заявила: