— Да, книгу, — кивнула я.
— Ну конечно, сама-то я ее не читала.
— Конечно.
Мимо окна снова прошел отец — он так и продолжал мерить шагами дворик, из угла в угол, из угла в угол. Худое лицо его было искажено гримасой, взгляд устремлен вдаль, на нечто видимое только ему одному. В руках отец перебирал четки.
— Я вижу, насколько он набожен, — прокомментировала миссис Уорден. — Молитва во время ходьбы укрепляет как душу, так и тело.
Четки, которые сжимал отец, состояли из синих и белых бусин: одна синяя, девять белых, снова синяя и дальше опять девять белых.
— Я встречала мало католиков, — говоря о приверженцах католической церкви, миссис Уорден явно ощущала себя неуютно, — но уверена, что паписты могут быть такими же религиозными, как и англиканцы.
На самом деле отец принадлежал к англиканской церкви и часто писал о запутанных религиозных тайнах. Но я бы не смогла объяснить экономке, зачем отцу четки, не пробуждая в ней излишних подозрений. Так что я молча кивнула.
— Ладно, я пошла, — сказала наконец миссис Уорден.
— Спасибо. Отец говорил, чтобы вы не ждали нас сегодня рано.
Уже поворачиваясь к двери, миссис Уорден окинула меня взглядом, в котором явственно читалось неодобрение моего наряда (ведь наша благочестивая экономка полагала, что я собираюсь в церковь). Сама она вырядилась в платье с кринолином и оборками, настолько широкое, что миссис Уорден испытала некоторые трудности, протискиваясь в дверной проем. Впечатление создавалось такое — и я не преувеличиваю, — будто под платьем у нее спрятана птичья клетка. Я же предпочитаю в одежде стиль, который в последнее время пропагандирует Амелия Блумер: длинные свободные панталоны, стянутые на лодыжках, надетые под свободно ниспадающее платье. Не понимаю, почему газеты с такой насмешкой относятся к подобному стилю, презрительно называют эти панталоны «блумерсами», но готова скорее подвергнуться осмеянию за свой костюм, чем сковывать свободу движения ради каких-то там условностей.
Миссис Уорден закрыла входную дверь. Тут же со двора зашел отец — будто слышал, как она удалилась, — и положил четки на стол. Он был без шляпы, и короткие каштановые волосы — на удивление, до сих пор нетронутые сединой, — блестели от пота. Лишь отчасти причиной тому была утренняя интенсивная прогулка; я не сомневалась, что отец с трудом сражается с желанием принять опий.
— Сколько ты сегодня прошел? — спросила я.
— Всего пять миль.
Четки были вовсе не четками, а своеобразным инструментом, с помощью которого отец определял пройденное расстояние. Когда мы приехали в Лондон, он сразу же измерил периметр внутреннего дворика и взял его за единицу измерения — одну белую бусину. Когда девять белых и одна синяя бусина были «пройдены», отец начинал отсчет сначала. Таким образом, ему требовалось просто подсчитывать количество синих бусин и в конце умножить их на десять, а потом помножить получившийся результат на периметр двора. Отец утверждал, что это элементарно. Но когда я пыталась объяснить это другим, большинство людей морщились, словно от внезапной головной боли.