– Где он? – Вскочила, худющая, в теплом халате Николая Васильевича, в сером своем платке. – Скажи мне, где он?
– Лидочка, он обещался сегодня прийти… Хотел тебя видеть…
– Меня? – Раскашлялась. – Да разве меня можно показывать?
Закуталась в платок, подошла к окну. И тут же отшатнулась. Обернулась к Лизе, шепотом:
– Открой ему…
* * *
– Откуда ж он взялся?
– Вот этого, Аня, я тебе не скажу, потому что сама не знаю. Все как в тумане. Откуда взялся, куда делся, на похоронах его не было, ничего не знаю. Я ему открыла, а сама забилась в детскую, носу не высунула! Через полчаса слышу: входная дверь хлопнула, значит, думаю, ушел. Вхожу к Лиде. Лежит с закрытыми глазами, лицо – огненное, вся полыхает.
– Ну, сестрички! Хороши обе! Вот уж не думала я, что в такое время…
– В такое время! Умирающая! Она мне говорит: «Я сама Коле скажу, ты не вмешивайся». – «Что ты ему скажешь, Лида, зачем?» – «Я скажу, что он приходил, и мы попрощались. Больше не придет». – «Откуда ты знаешь?» – «Он уезжает. А даже если бы и остался, все равно бы не пришел. Я не велела». Голос убитый. Я говорю: «Лида, Коля хотел, чтобы мы тебе праздник устроили, я Асеева позвала, на пирог. Не говори хоть сегодня, Лидка!» Мотает головой: «Не бойся, я после пирога скажу».
– И сказала?
– А как же!
Николай Васильевич пришел – веселый. Савелия дома не было. Печь горела хорошо, ярко. Лида поднялась, сменила халат на лиловое, довоенное еще платье. Худенькая, стройная, как девочка. Сели вчетвером за стол. Асеев преподнес Лиде носки деревенской вязки, большую плитку английского шоколада. Поставил на стол бутылку спирта. Николай Васильевич развел руками:
– Ну, роскошь! Девчонкам моим пить нельзя, так что мы с вами, Костя, эту роскошь вдвоем и прикончим.
– Николай Васильевич, – торжественно сказал Асеев, – а я ведь свататься пришел.
Лиза подскочила:
– Ой, не надо!
– Лиза думает, что сейчас не время, – не обращая внимания, продолжал тот, – пока Лидия Антоновна не поправилась. Но я у вас ее не отбираю, Лидия Антоновна, я руки прошу.
– Слава богу, – просто сказал Николай Васильевич, – выпьем – и в добрый час! За твое рожденье, Лидочка! А потом за вас. В добрый час, я рад.
Сидели далеко за полночь. Николай Васильевич выпил, размяк, глаза блестели, в бороде – крошки ржаного пирога. Лида улыбалась через силу, кашляла редко, но видно было, что слаба, превозмогает себя.
– Как вы думаете, Костя, – бормотал Николай Васильевич, – выживем мы? Или нас сожрут?
– Сожрут, наверное, – ответил Асеев. – Во всяком случае, громогласно объявят, что сожрали. Тут мы сами себя доедим, потому что ничего другого не останется.