Называя себя олигархом-лайт, Антон не то чтобы лгал, скорее сильно преувеличивал. Нет, конечно, нищим он не был, кое-что позволить себе мог – спасибо отцу, полковнику в отставке, сумевшему в девяностые благодаря цепкой хватке и старым связям сделаться директором загибавшегося заводика.
Федор Николаевич взялся за дело с упорством бодрого отставника: раздобыл где-то финансирование, уломал иностранных инвесторов. И дело пошло – заводик, кряхтя и охая, заработал, а потом и вовсе разогнался и стал приносить прибыль. Теперь Федор Николаевич значился уже не просто директором, а совладельцем предприятия и спал и видел, как бы уйти на покой, да вот беда – не на кого оставить дело. На сына, никчемного обалдуя и лоботряса, надежды не было. Федор Николаевич называл отпрыска не иначе как засранцем, гонял его в хвост и в гриву, пытаясь хоть как-то втянуть в семейный бизнес, заставлял выступать на каждом собрании совета директоров с докладом. Тоша же с завидной регулярностью на собрания не являлся и мечтал, чтобы фатер оставил его в покое, обеспечив, разумеется, доступ к семейным капиталам.
Вот и сейчас, после этого свидания, на котором он трясся совсем как бедняжка Дольча перед жаркими объятиями пьяного хозяина, он не может заехать в бар снять стресс, а должен тащиться на какие-то дурацкие переговоры.
Тоша, поерзав, потянулся к мини-бару («Мерседес» представительского класса тоже, разумеется, принадлежал фирме отца и предназначался для встречи важных клиентов) и извлек оттуда квадратную бутылку «Red Label».
«Промочить горло я имею право или нет? А то от этого пригретого Средиземноморья до сих пор во рту кисло».
– Вы б не пили пока, Антон Федорович, – добродушно пробасил шофер Володя. – Вам же с немцами встречаться через полчаса…
– Поговори мне еще! – взвился Тоша.
По телу разлилось бодрящее тепло, он прикрыл глаза и постарался вызвать в памяти образ Жени.
«Какая она… волшебная, удивительная… Глаза – как камешки на речном дне, а у самых губ родинка. Когда смеется – откидывает голову, и волосы рассыпаются по плечам. Да чего там – влюбился в нее, с первого взгляда влюбился. Теперь только бы не выдать себя – всего-навсего безалаберного сына оборотистого папаши, – а то ведь она, птица высокого полета, и не взглянет на какого-то там старшего менеджера по закупкам сырья на малюсеньком подмосковном заводике».
Дольча, забившись в угол сиденья, не сводила глаз с хозяина, и Тоша, пьяно осклабившись, обратился к ней:
– Зайчишка моя, одна ты меня любишь, одна ты ничего не требуешь. Дай я тебя расцелую.