— Пошли к Сереге, — командовал Гоша, — вижу ведь, тоскует он! Тоскует!
— По Гальке, что ли? — довольно трезво спросила Люська. — Во чудак! Да я ему десять Галек заменю — вот так сыт будет... Пошли!
— Ты только без хамства, лахудра ты елкина, — предупредил Гоша, — я не посмотрю, что ты мне друг детства, если что…
— Испугалась я! — хохотнула Люська. — Вот, Шурик заступится… Верно, лапонька?!
— Верно, — угрюмо объявил молодой голос, и послышался мощный удар кулаком в калитку, да так, что затрещала сломанная доска…
— Тише ты, халява, — заворчал Гоша, — руки побьешь…
— А мне не жалко! — громко рявкнул Шурик, — я вообще сейчас все разнести могу… Ты, старый, не вертись между ног, а то зашибу еще…
На счастье, Шурик, пытаясь вышибить калитку ногой, долбанул по столбу и, матерясь на все корки, грузно сел на землю. Серега решил, что лучше их все-таки впустить. Бутылка у него еще была, а этой команде, для того чтобы загрузиться до отруба, было уже довольно мало надо. Да и самому хотелось выпить и посидеть не в одиночку. Уйти, вырваться из пустоты…
— Какие люди! — воскликнул он и обнял Гошу. — Заходи, дорогой, гостем будешь…
— Уважаешь! — хохотнул Гоша. — А я уж думал — все… Я вот ушел от тебя — а боялся! Думал, повесишься… А из художников вешался кто-нибудь? Вот из нас, поэтов, Есенин вешался, а других все больше стреляли. Верно, Шурик?
— Верно, — прихрамывая, Шурик — это был сутуловатый верзила в распахнутой куртке, из-под которой полосатилась тельняшка — прошел во двор. За ним вкатилась Люська. Намазанная, до безобразия растрепанная, с огромными пластмассовыми серьгами в ушах и в коротеньком платьице, едва не лопавшемся на бедрах.
— Три мужика, — счастливо заливалась она, — а говорят, не хватает их!
В комнату зашли не сразу, потому что Гоша отчего-то сел в сенях и объявил, что ему плохо. Постояли, поуговаривали, плюнули и пошли. Едва, однако, Гоша заслышал звон стаканов, как встрепенулся и прибежал к столу.
Больше всех Серегу смущал Шурик. Его он раньше никогда не видел, а потому не знал, как к нему относиться и чего от него ждать. То, что Шурик сломал кулаком одну доску в калитке, говорило о многом, а манера грубо разговаривать со старшими тоже настраивала не на радужные чувства. Если бы не трехдневная щетина, то Шурику могло быть и двадцать пять, а так он гляделся за тридцать. Стакан с КВНом взял жадно, торопливо, выпил его быстро и не морщась.
— Я — не сдался! — чухнув кулаком по столу, сказал Гоша. — Ты, Серый, меня не суди, я не гад. Но я бы еще держался! Если бы! Вот, — он указал на Шурика, — я человека встретил! Не падлу позорную, не козла драного, а человека! Он — жил! Он — живет! А я — недостоин… Шурик, друг! Люблю!