— Картина предупреждает о возможной гибели всего и о необходимости спасения… Спасение — в Боге, которого Россия забыла, и она идет к нему со всем тем, что имела…
— То есть с танками, оружием, ракетами, станками и телегами?
— И с Толстым, Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым…
— А дела НКВД тоже с собой?
— Надо брать все, ибо Суд Божий — близок. Вот Достоевский ведет за руку цесаревича Алексея, убитого в 1918 году — видите? Он же предупреждал об этом.
— А Сталин несет царевича Димитрия?
— На него пала кровь всех — так уж получилось. Для него это, так сказать, оправдательный документ — не он один убивал в борьбе за власть…
— Это ваше понимание или авторское?
— Я не знаком с автором, — сознался «спектровец».
— А он не приехал сюда? '·
— Нет. И не приедет. Картину нам продала его мать. Парнишка покончил с собой…
— Ужас… — ахнул Серега тихо, но искренне. — Что ж ему не жилось?
— Не знаю. Мать говорила, что он написал записку: «Мне страшно того, что я изобразил. Жить не хочется». Выпил пачку люминала и не проснулся. Жаль! Если бы он продолжал в том же духе…
Подошел Владик. Он был явно доволен.
— Ну ты и заварил кашу! — обратился он к Сереге. — Розенфельд, Клингельман и Мацуяма готовы перегрызть друг другу глотки из-за твоей «Истины». Чую, нагонят цену. Но надо за деревяшку подержаться, тьфу-тьфу-тьфу!
— А как тебе это? — спросил Серега.
— Ничего, но много не возьмешь. Розенфельд говорит, что тут очень многое от «Памяти», а он ее не любит. — Клингельман сказал, что это слишком русская картина, а Мацуяма вообще ничего не понял.
— Сам-то ты как на нее смотришь?
— Белиберда, хотя и с претензией. У мальчика была богатая фантазия, он с детства увлекался историей, атрибутикой, видишь, гак любовно прописал все автоматы, пулеметы, ордена. Есть оригинальность — вон, смотри: идет маршал Жуков с фашистскими знаменами под мышкой. Или Петр I в роли бригадира грузчиков. Хорошо схвачено, где Екатерину II в клетке везут вместо Пугачева, а он в это время брауншвейгской фамилии помогает. Есть что-то, есть. Но слишком все хаотично, бессистемно, чувствуется, что сам плохо понимал, что перед собой ставит. Вот и свихнулся.
— Разве?
— Знаешь, когда юноша в девятнадцать лет, здоровый, красивый, любимый девушками и друзьями, при хороших, обеспеченных родителях и блестящей одаренности кончает самоубийством — это псих! Мать его считает, что он испугался того, будто не сможет, никогда не сможет сделать картину лучшей этой. Он писал ее целый год. Родители сделали ему какую-то справку, освобождающую от армии, он учился в нашей с тобой бывшей альма-матер. А потом вдруг — снотворное…