Прокатов задумался на минуту, закурил новую папиросу.
— Между прочим, и о тебе у нас не один разговор был. Тебя тоже чуть-чуть не отнесли к неисправимым. Голову ломали, как вывести из-под твоего влияния ребятишек, которые тебе в рот смотрели. А я в тебя поверил — нутром тебя почувствовал. Пахомова убедил, что выйдет из тебя толк. И все равно с трудом удалось отстоять, чтобы ты был моим помощником. Председатель так и сказал мне: если что случится — головой ответишь! А мог я в тебе ошибиться? Мог. Но не ошибся. И это приятно не только нам с Пахомовым, но и тем, кто в тебе видел неисправимого.
— Я тогда не подумал… — начал было оправдываться Гусь, но Прокатов остановил его:
— Не надо, Василий, знаю: тогда ты был на перепутье. Я только одного хочу: никогда, как бы тяжело ни было на душе, не бросайся такими словами! Ранить словом очень легко, а заживают эти раны ох как долго и трудно! И вообще больше думай о людях: о матери, о Таньке, о Сережке, о Тольке — обо всех думай, с кем тебя сводит жизнь. Думай и прикидывай: а хорошо ли, легко ли этим людям рядом с тобой? Понимаешь?
— Понимаю.
— Вот и хорошо. Это все, что я тебе хотел и должен был сказать. Теперь шагай! А будущим летом, может, снова вместе пошуруем!..
Тут, возле комбайна, они и распрощались.
— Да, забежи-ко ты по пути к моей Настёнке! — уже вслед Гусю крикнул Прокатов. — Привет передай и скажи: пусть она с кем-нибудь плащишко мне перешлет, а то я тут размокну в кисель, и не будет у нее драгоценного Ивана!..
36
Четырнадцать километров под проливным дождем Гусь отмахал за три часа. Первым делом он забежал к Прокатовым и чуть не до смерти напугал внезапным появлением жену Ивана, которая подумала, что с мужем что-то стряслось. Но, узнав, в чем дело, Настасья тотчас успокоилась и заставила Гуся выпить с дороги парного молока.
Не меньше всполошилась неожиданным приходом сына и Дарья.
— Господи! Да откуда ты этакой взялся? — в тайной тревоге воскликнула она. — Уж не убег ли?
— Скажешь тоже!.. — обиделся Гусь. — Погода-то видишь какая! Жать-то нельзя. Вот Прокатов и отправил меня домой!..
— Дак чего стоишь-то? Гли-ко, с одежи-то целые ручье-вины текут!
А Гусь смотрел на банки, миски и старый цинковый таз, расставленные на полу, и видел, как часто шлепались в них с потолка тяжелые капли.
— Прохудилась крыша-то, беда как прохудилась! — вздохнула Дарья, перехватив взгляд сына. — Да и дождь-то больно мокрой!..
Пока Гусь раздевался, она нашла сухую одежду, достала с печи теплые валенки, налила в умывальник горячей воды, поставила самовар.