В смехе Брайна были вера и сомнение.
— Нет, дедушка, не так. Мертон ухмыльнулся.
— Спроси бабку, она тебе скажет, так ли. Эй, Мэри, так или не так?
На скатерти уже были расставлены тарелки с копченой рыбой, солеными огурцами, ломтями хлеба, заранее намазанными маслом, и все придвинули стулья к столу.
— Да, видно, что так, — ответила Мэри, прощая Мертону его богохульство, раз оно привело его в хорошее настроение.
Брайн перегнулся через стол.
— Дедушка, послушай, а как же молнии?
Дед, прежде чем ответить, зацепил вилкой кружок огурца.
— А это когда в преисподней открывают печи, проверяют, не погас ли огонь, не надо ли уголька подкинуть. — Он усмехнулся, довольный легкой победой. — Смотри-ка, а ведь этот пострел не верит ни единому моему слову. Кто ему что ни скажи, он сейчас посмотрит так, будто говорит: все-то ты брешешь!
На влажной шиферной крыше прачечной во дворе блестело солнце.
— Он верит одной только маме, правда, Брайн? — сказала Мэри.
С полным ртом Брайн лишь помотал головой; он глядел на ограду из зеленых кустов — с каждого листка стекали капли только что пролившегося дождя. Ряды кустов переходили один в другой, они окаймляли забытые, заглохшие тропинки, проложенные между стеной дома и голубятнями. Если встать там, ничего не увидишь, но зато услышишь горловые звуки, похожие на бульканье воды в сиплой глотке, — они шли с голубиных насестов за проволочной сеткой с восьмиугольными отверстиями. Парадная дверь дома выходила не в переулок, а в сад, куда Брайн и отправился, предварительно осмотрев население голубятни.
— Бабушка, можно мне остаться у вас ночевать? — спросил он, вбегая в дом.
Мертон сплюнул на горячие брусья решетки.
— Я вижу, ты скоро насовсем сюда переберешься. Небось рад бы жить здесь, поганец, а?
— Ничего, если он с вами в комнате переночует? — подняв глаза от газеты, обратилась Мэри к дочерям, Лидии и Ви.
— Пусть его, — ответила Лидия. — Тесновато, конечно, но уж так и быть.
Дело было улажено.
— Спасибо, бабушка. Можно я поиграю в гостиной?
— Иди, только граммофон смотри не поломай, слышишь?
— Нет, не поломаю. Дядя Джордж!
Джордж Мертон не донес до рта кусок яичницы.
— Ну? — спросил Джордж, вскинув глаза.
— Можно я буду строить ярмарку с балаганами из твоего домино?
— Только смотри не разбей костяшек, не то нос тебе отрежу.
— Хорош он будет без носа, а, Мэри? — вставил старик Мертон.
Когда Мертон бывал на шахте, или копался в саду, или мастерил что-нибудь в сарае, Брайн оставался один в гостиной и там раскладывал на полированном красного дерева столе костяшки домино дяди Джорджа. На комоде стояло много интересных, но запретных предметов: сувениры из Скегнесса и Клиторпса, фарфоровый «памятник жертвам войны», раковины, кораблик в бутылке. На столике у двери, на самом ходу, помещалась большущая труба, и она начинала играть песенки, если повернуть двадцать четыре раза граммофонную ручку. Над каминной полкой висела громадная картина, изображавшая скромного вида длинноволосую девицу с узким лицом; в руке она держала букетик анютиных глазок, который преподнес ей стоящий с ней юноша в жилетке и с шарфом на шее. Они влюбленные, говорил себе Брайн и, когда однажды бабушка стирала пыль с мебели в гостиной, спросил, указывая на картину: