Мистер Джонс, седая жаба, был самым лютым врагом. Во время уроков он сновал по коридорам, и то и дело за стеклом двери показывались его седые усы и лиловая физиономия: для этого ему приходилось вставать на цыпочки. Его серые, будто стальные, глаза заглядывали в класс, двигались то влево, то вправо, проверяя, достаточно ли внимательно следит преподаватель за поведением учеников. Малейшие признаки нарушения дисциплины — и он врывался в класс и, шагая между рядами парт, сыпал тумаки на удалые головы. С каждым годом он худел и худел, его темно-синий в полоску костюм обвисал на нем все больше, и все надеялись, что очень скоро старик окочурится от какой-нибудь ужасной болезни. Если даже по счастливой случайности на голову Брайна не обрушивался бьющий куда попало кулак, все равно нервы его были туго натянуты, они безошибочно предсказывали приближение мистера Джонса, и, когда тот проходил дальше по ряду, Брайн видел мельком его белый воротничок и грязновато-серого цвета гетры. «Будь у меня нож, такой, как у Шейлока, — думал он, — я бы всадил его в эту проклятую костлявую спину». Он смеялся про себя: «Уж я бы не проворонил свой «фунт мяса», да нет, какое там, я бы и все десять фунтов вырезал, и никакая бы расфуфыренная шлюха меня бы не остановила».
Неслышная, кошачья поступь мистера Джонса все время держала класс в нервном напряжении. А Брайн сделал из этого игру. Прислушиваясь к мягкому шороху шагов, приближающихся сзади, он говорил себе: «Остановится он около меня, ударит или нет? Спорю, что да. На целый доллар спорю, дьявол его возьми. Ну вот, что я говорил? Сволочь. Значит, кто-то должен мне доллар».
Мистера Джонса и преподаватели недолюбливали. Брайн это видел. Они всегда были настороже, так и ждали, что вот сейчас он явится, и, стоило мистеру Джонсу войти, немедленно передавали ему бразды правления, как видно, надеясь, что он не справится. Но он разрешал все проблемы, щедро рассыпая куда придется удары тяжелого кулака.
Всякий раз, как мистер Джонс открывал книгу, чтобы задавать по ней вопросы или читать вслух, Брайну это казалось нелепостью. Книги и мистер Джонс — нет, одно с другим не вязалось. Приятный шелест страниц и стук палки или кулака — такие разные, несовместимые понятия не должны бы существовать в одной комнате. Это сбивало Брайна с толку, вызывало досаду и не способствовало проявлению лучших сторон его незрелого разума.
Дома книг не было, но у деда в Ноуке он обнаружил целый склад старых, покрытых пылью книжек, все премии воскресной школы и все с именами дядей и теток Брайна, написанными безупречным почерком на внутренней стороне обложки. Он снял их с этажерки («Ты там смотри ничего не порви, слышишь, Брайн?» — сказала ему бабушка) и прочитал: «Джон Галифакс — джентльмен», «Фонарщик», «Как поступила Кэтти», «Цыганка». Начал их листать, и в нос ему ударил затхлый запах: книги долгое время лежали в сыром месте. Такие книги были слишком чуждыми для чтения предметами, он мастерил из них башни, смотрел, как они шатаются, толкал их слегка, если видел, что его зыбкие сооружения сами разваливаться не хотят. Потом разложил их на две стопки и поместил рядом, чтобы не падали, взял верхнюю книжку, открыл ее.