— Ну, если какого-нибудь фараона схватят судороги, а я буду стоять на берегу, я уж его спасать не стану. — Гай лежал между ними плашмя, как пьяница забулдыга, его рука из мешковины завалилась на глаза-пуговицы, будто он не хотел видеть, что ожидало его впереди. Одна нога откинулась в сторону, и Берт подтолкнул ее, чтобы лежала прямо. — Если б даже у меня был спасательный пояс, я бы все равно фараону кирпич бросил. Фараоны — они все сволочи. Я на прошлой неделе открыл одному типу дверцу автомобиля, помог. И тут же откуда ни возьмись фараон и надрал мне уши. Сказал, что отправит в исправительный дом, если я не смоюсь. А я никому не мешал. — Он зажег свой фонарик, полюбовался его волшебными свойствами. — Сволочь этакая.
— Все фараоны такие.
— Не знаю, кому они нужны, эти фараоны, — сказал Брайн. — Они еще хуже, чем учителя.
— Никакой разницы, — сказал Берт, зажигая в темноте выпуклый глазок своего фонарика. — Это все правительство, понимаешь? Они к тому же еще и консерваторы. — Он гордился тем, что знает такое шикарное, трудное слово. — Отец мне сказал: если когда вздумаешь голосовать за консерваторов, шкуру с тебя спущу. И еще кулачищем погрозил. А потом в субботу вечером я видел, как он колошматил одного типа в баре, наверно, тот голосовал за консерваторов. Отец, правда, и маму часто дубасит, только не знаю, за что, она ведь за консерваторов не голосует.
— За консерваторов голосуют миллионеры. Джон Плейер и тот тип, хозяин завода Рэли.
— Ну, я бы ни за что не стал. Будь у меня хоть десять триллионов, я бы все равно голосовал за тех, которые за труд.
— И я тоже. — сказал Брайн. — Слушай, давай швырнем Гая в шлюзы, будто это фараон, а? — Тут же возникла еще одна идея: — Раздобудем пару кирпичин, засунем ему внутрь, он у нас сразу так и плюхнется, прямо на дно!
— Да ведь тогда никто не подумает, что это утопленник, — возразил Берт. — Никто не увидит.
Брайн так и взорвался счастливым смехом — радость эту вызвало решение, принятое без колебаний.
— А зато как шлепнется-то здорово, вот грохнется, а? — еле выговорил он сквозь смех, и Берт, обезоруженный такими доводами, согласился: шлепнется, должно быть, в самом деле здорово.
«Труд, — повторил про себя Брайн, нагибаясь, чтобы помочь Берту поднять большущий камень, — труд». Брайну вспомнилось: в суде приговаривают к принудительному труду. Только это, наверно, какой-то другой труд, не принудительный, раз за партию труда, за лейбористов голосуют. Отец тоже лейборист, он левый, и все, кого Брайн знает, они тоже за труд — все, кроме старого Джонса, директора школы: за тысячу миль видно, что он-то уж не из таких. Но слово от этого не становилось вразумительнее. Два кирпича были засунуты в туловище Гая Фокса, и Брайн обхватил пальцами, как крючками, руку и ногу чучела.