«Что ты делаешь?» – говорит она знаками.
«Что это?» – спрашиваю я, указывая на кровать. Она недоуменно смотрит на меня, и я замечаю, что слуги перестали вращать ворот. Я осторожно трясу кровать так, чтобы она ударилась о стену. К моему изумлению, я воссоздаю то же явление, хотя и менее интенсивно, и тут же вопросительно смотрю на Чжан Цзин.
«Что это?» – повторяю я.
«Ты про что?» – переспрашивает она в полном недоумении.
Я сильнее ударяю кроватью о стену, делая результат удара более сильным. Однако Чжан Цзин, похоже, ничего не замечает. Она только выглядит все более растерянной.
«Ты этого не заметила?» – уточняю я.
Она хмурится:
«Кровать сломалась?»
Остальные девушки успели одеться, а некоторые уже ушли завтракать. Мы с Чжан Цзин спешим присоединиться к ним, внимательно осматривая друг друга, чтобы туники сидели нормально, а волосы были аккуратно сколоты. У нас с ней одинаковые мягкие волосы, которые часто выбиваются из прически. Она замечает, что я не успокоилась, и по дороге в столовую спрашивает, что со мной. Однако я только и могу, что качать в ответ головой. Отчасти потому, что никак не могу объяснить свои ощущения. Отчасти потому, что очень быстро мне становится не по себе – настолько, что я больше не могу разговаривать.
Куда бы мы этим утром ни шли и что бы ни делали, незнакомые ощущения продолжают меня преследовать. Их вызывают самые разные вещи – и сами эти ощущения очень разные. Две фарфоровые чашки, ударившиеся одна о другую. Отодвигающаяся створка двери, через которую входят слуги. Каша, плюхающаяся в пиалы. Ноги, наступающие на пол. Кашляющие люди. Поначалу мне любопытно, какое ощущение придет следующим, я завороженно наблюдаю причины и следствия вокруг себя. Мне не удается со всем этим освоиться, в кои-то веки я едва в состоянии есть. Только инстинктивное понимание того, насколько важна еда, помогает мне подобрать всю кашу.
Когда мы переходим в студию, ощущений становится меньше, однако они по-прежнему остаются все то время, пока мы заканчиваем вчерашние записи. Даже прикосновение моей каллиграфической кисти к полотну создает некий эффект, хоть и еле уловимый. Гораздо более сильное и неприятное ощущение возникает в тот момент, когда я наношу последние штрихи: оно заставляет меня поежиться и встревоженно вскинуть голову. Я быстро определяю его источник: один из подмастерьев уронил глиняную баночку с краской, устроив жуткий беспорядок: пролившаяся краска, разлетевшиеся осколки. Я единственная в классе это замечаю, не считая его ближайших соседей, увидевших это происшествие.