Священник буквально выстроил нас вокруг гроба, стал кадить, нараспев читая молитву. Потом объяснил скороговоркой:
— Сейчас пропою отходную, и можно прощаться. Проходите вот так вокруг гроба, против часовой стрелки, у изголовья останавливайтесь. При этом по обычаю надо сказать: «Прости нас, раб Божий Имярек, а я тебе уже все простил». Кто желает, может поцеловать покойного в лоб…
Он снова запел. Над нами пронеслась какая-то большая птица. Я глянул кажется, чайка. Села на каменный крест, хрипло каркнула почти по-вороньи.
— Со святыми упокой!.. — пропел священник.
И я пошел прощаться.
Потом, пока рабочие опускали гроб в жижу — болотистая земля не промерзла, — и забрасывали могилу землей, я огляделся. Мне хотелось запомнить это место, чтобы прийти еще раз, и не заблудиться. Но соседние памятники уже тонули во мраке, чахлая цепочка сосен тянулась вправо и влево, и сквозь черные стволы вдруг на мгновение прорвался солнечный луч.
Словно кровью окатило снег.
Я надел шапку. Мне было холодно, тоскливо… Хотелось проснуться.
* * *
Автобус внезапно остановился. Шофер переговорил с кем-то, кто стоял на дороге, потом обернулся к нам:
— Проверка…
Дверь открылась со скрежетом. В автобусе появились двое-трое омоновцев с мини-автоматами, один сказал: — У которых нет документов — на выход по одному. Остальным сидеть.
— Что вы такое говорите? — сказал старичок. — Я инвалид войны!..
— Значит, сидите, — тут же отозвался старший, хмыкнул, оглядел всех. Пенсионные книжки сойдут, удостоверения блокадников и прочих участников тоже…
Посмотрел на меня, кивнул. Я пошел следом за ним.
— Что случилось-то? — вдогонку спросила вдова.
— Карантин, — как-то странно буркнул старший.
На дороге стоял бронетранспортер, на обочине — бело-синий «гибэдэдэшник». Несколько вооруженных людей, некоторые в касках и бронежилетах, маячили между ними. Чуть дальше виднелся шлагбаум, за которым дорога тоже была перегорожена; там стояли машины, слышались голоса и двигались люди. А еще дальше, за реденькой цепью сосен желтым светом полыхала железнодорожная платформа. На платформе толпилось множество людей, и явственно раздавался лай овчарок.
— Паспорт, военный билет? — спросил лейтенант в камуфляже, освещенный прожектором БТРа.
Паспорт у меня был с собой: по идее, в этом и не было ничего удивительного, учитывая, что еще утром я был в самолете, перелетевшим чуть ли не пол-России.
— Старенький паспорт-то, советский, — сказал лейтенант, разглядывая паспорт. — Что, гость Питера?
— На похороны прилетел, — сказал я. — Вы же видите…
— Ну-ну, — миролюбиво отозвался он. — Ладно. Паспорт я пока оставлю у себя. А вы пройдите в автобус.