— Вы думаете? А вдруг?..
— Ну, как хотите, я вылезаю.
— Куда же вы пойдете?
Я подхожу к женщине с ребенком. Глаза прачки все еще таят глубокий, затаенный, неуходящий ужас.
Я говорю:
— Бог вам заплатит за вашу доброту. У меня тоже есть мать, и за то, что вы сделали для меня, Он сделает вашему ребенку…
Я глажу голову маленького. Девочка на меня смотрит доверчиво и ласково.
— Куда спрятаться?
Прачка пожимает плечами. Махнув рукой, отдаю себя на волю случая. Будь что будет! На цыпочках прохожу к швейцару. Он сидит в задумчивости, но, видимо, спокоен. Он даже не смотрит на меня. Я его понимаю: какой-то неизвестный прибегает, просит спрятать, нарушает покой, ставит его жизнь, жену, семью под угрозу. Его недовольство естественно. Я не решаюсь даже обращаться к нему.
Его жену я прошу:
— Укажите угол, дыру, яму, чердак, что хотите!
Она отрицательно качает головой. Я выхожу из швейцарской, я смотрю под лестницу.
— Неужели удача? Кажется, — да! Еще не приспел мой час! Провидению угодно хранить меня.
Лифт не доходит до нижней площадки. Машина давно бездействует. Через минуту я лежу, забившись в угол, скорчившись, съежившись, чуть не свернувшись в кольцо. Так проходят час, другой, третий, так проходит ночь.
Хоть бы узнать: ушли они или все еще ищут и стерегут? Но и спросить некого. Надо сидеть и ждать. Кого? До какого времени? Неизвестно! Только теперь я ощущаю какую-то внутреннюю пустоту. Во мне просыпается голод. Я вспоминаю, что я не ел весь день. Хорошо, если придется сидеть недолго, в противном случае… Впрочем, физически я вынослив. Я начинаю дремать. В следующий миг я подношу часы к глазам. Они показывают семь. Тусклый свет падает на пол. Должно быть, через стекло парадной двери. Тишина мертвая.
Однако, надо разобраться в собственном положении.
Итак, тут же, неподалеку, у прачки, прячется Феофилакт Алексеевич. Я так и не спросил его, почему он вчера прибежал сюда. Очевидно, предупредить. Но почему он узнал, что я у Варташевского? Неужели ему сообщили о моем чувстве к этой женщине?
Вдруг огненной молнией, стрелой ужаса пролетает мысль:
— Все это не случайность. Почему меня должны были арестовать у этого человека? Почему Варташевский не посмел ни разу взглянуть мне в глаза? Почему его не было в комнате? Почему Мария Диаман своими расставленными руками пробовала помешать моему выходу? А что, если…
Сердце отвечает:
— Не может быть!
— Лжешь, сердце!.. Но, если тут предательство — о, я знаю, что мне делать!