— Кто?
— Зверев.
Из-за двери — приветливый возглас:
— Ах, это ты, Миша?
Ах, почему он сказал «Миша»? Зачем эти теплые ноты? Почему не «Зверев»?
— Я.
— Эк, когда тебя занесло… Сейчас отопру.
Легкие, быстрые шаги удаляются. Он пошел за ключом.
В темной ночи у двери человека стоит его убийца. Убийца — это я. Моя жертва сейчас мне отворит эту дверь. Варташевский доверчиво впустит меня к себе… Он ничего не ждет. Он ничего не предчувствует.
— Ну что ж!
В голове мелькает:
— Можно обманывать некоторых все время. Можно обманывать некоторое время всех. Но все время обманывать всех нельзя!
Это меня ободряет моя память. Когда убиваешь, надо оправдываться!
Секунды кажутся вечностью.
Наконец: те же быстрые шаги, два быстрых, энергичных поворота ключа, дверь — настежь.
— Миша, почему так поздно?
Он протягивает мне руку, тянет к себе, целует. Немыми концами замороженных губ я прикасаюсь к его горячему рту.
— Раньше нельзя было.
Обняв, он ведет меня в комнату. На ходу чиркает спичкой.
— Осторожнее, — говорит он. — Здесь порог.
Как смешно! Меня он должен беречь!
В комнате горит лампа. Пахнет керосином. На столе — развернутая книга. Я быстро бросаю взгляд: Шиллер — «Разбойники». Уж не я ли Моор?
— Ну и исхудал же ты, — говорить Константин, пристально вглядываясь в мое лицо.
Он берет лампу, поднимает, освещает меня:
— Да, брат, подгулял…
Мы садимся.
— Говори скорей, в чем дело, — просит Константин, стыдливо опуская глаза, и тихо прибавляет:
— Я — не один.
Конечно, он — не один!.. Она — тут! Тотчас же я улавливаю легкий запах духов и еле слышный шорох за стеной.
Она слушает. И твердо я говорю себе в эту минуту:
— Ничего не услышишь! Нет, mademoiselle Диаман, вы ничего не подслушаете!
— Так в чем же дело?
Я отвожу глаза.
— Да как тебе сказать… Во всяком случае, дело серьезное. Вопрос идет о судьбе организации…
Он незаметно поднимает внимательно глаза, смотрит на меня настороженно, в его взгляде пробуждается любопытство.
Еще бы оно не проснулось у тебя — у тебя, предателя!
Волна тихой злобы охватывает сердце. Я боюсь выдать себя. Покорно ли мое лицо? Верно ли оно передает мою предательскую игру?
— Разве так серьезно? — спрашивает Варташевский.
— Очень.
— Ну?..
— Здесь неудобно говорить. Да и душно у тебя. Я устал. Хочу воздуха. Пройдемся…
Варташевский потягивается и зевает:
— А может быть, лучше завтра?
— Завтра я уезжаю.
Мы выходим.
— Ах, Кирилл!..
Варташевский протягивает руку нашему «подающему».
— Здравствуй, Кирилл!
Кирилл — хороший лихач, но плохой актер, и в его ответе не слышится «здравствуй», а «здравствуйте». Ох уж эта мне кирилловская искренность! В этот момент какой это ненужный багаж!