тело. Наверное, я мечтал о невозможной, недостижимой в трехмерности, гармонии. Слиянии души и плоти, разума и чувства… но чудес не бывает, даже на Рождество: не бы-ва-ет. Перед ее ровным “нет” я был тогда беззащитен, совершенно беззащитен.
“Дружба с элементами секса”, переросшая в моем случае, как принято говорить, “во что-то большее”, в основном обжигала и ранила, нежели радовала – в иные дни приходилось взвешивать чуть ли не каждое слово: властная и довольно жесткая, она не терпела возражений, а к чужому мнению мало прислушивалась. Особенно к мужскому: иногда казалось, будто Полина считает нашего брата чем-то вроде “осетрины второй свежести”. Всё это полировалось тем, что периодически она д а в и л а – конечно, невольно, однако виртуальную каменную плиту, прижимающую тебя к асфальту, я чувствовал не раз и не два. Приходилось осекать – тогда в глазах Полины (забуду когда-нибудь, интересно?) появлялись холодные синие искры: бешено, яростно, неприлично, возмутительно красивые. Я л ю б и л ее (точнее, использовал это слово для обозначения проявлений тех “нестандартных” чувств, которые она будоражила во мне) – сам не заметил, как это случилось – и потому многое прощал. Многое, но не всё. Например, тон. Голос. Кажется, она не слышала о таком понятии, как этика отношений – скорее всего, ей было просто некогда над этим задуматься… или не приходило в голову: гонка, безостановочная гонка (чтобы доказать, “стать кем-то”), с ранних лет подпитываемая желанием самоутверждения в материнских глазах, сделала ее в чем-то железной. “Обрезавшись” о нелюбовь в детстве, она привыкла нападать первой – нападать даже в отсутствие какой-либо угрозы: так готовится к прыжку тигрица – и лишь прыгнув понимает, что ее когти впиваются в пустоту… Однако мать давно погибла, а элементарно отдышаться, оглядеться, задуматься и, в конце концов, просто провести отпуск с детьми времени всё не было. Мне казалось, будто Полина никогда и не рожала – настолько не вязалась она с ролью мамочки в, так скажем, хрестоматийном обывательском понимании (я – обыватель?..). Что же касается экс-мужа, то она скупо обмолвилась о нем лишь однажды – разорившийся в одну из “великих чисток” банкир, запятая, лысеющий брюнет, точка.
Ее мобильники разрывались, ежедневник пестрел угрожающими “срочно” и “съемка в десять”, а автоответчик вполне жизнеутверждающе (как выражаются манагеры, позитивно) напоминал о том, что без Полининых моделей этот мир, конечно же, не протянет и дня: когда она спала, если не спала со мной? Постельные экзерсисы, впрочем – будь то экспромты, которые ее, в общем-то, привлекали именно эффектом неожиданности, будь то вполне запланированные поездки за город (она боготворила лес – да, пожалуй, только его и боготворила) – не слишком-то воодушевляли: секс был для Полины чем-то вроде витаминной инъекции, которую прописали, “потому что так надо”. Роскошная, восхитительная, совершенная – действительно роскошная, совершенная, восхитительная, а еще… еще дикая, необъезженная, благоухающая только с о б о й: ледяная? огненная? просто фригидная? хм! “Жар сердца моего, в котором маюсь, // Ей нипочем, хоть мне он сущий ад…” – “Ультрамегагиперсупержесть” – спам, тема письма: отбой.