Потом мы у Фроськи выпросили мяса, – Танька под юбкой мимо мамы пронесла, – и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, всё равно на живодёрню.
И мы с Танькой говорили:
– Мы за тебя просить будем, мы на коленки станем и будем плакать, чтоб папа не отдавал.
И это всё потому, что Танька выдумала к Варьке подложить Пудю. А Варькина кровать стояла на полу, в углу, на бумажном коврике. Вот Ребик и нанюхал Пудю.
Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела:
– Он чует, чует!
А я стал ей про живодёрню рассказывать. Я сам не знал, а так прямо говорю:
– Двое держат, а один режет. – И показал на Ребике рукой, как режут.
Танька залилась:
– Я скажу, я скажу, что мы!.. Скажем… Хоть на коленки станем, а скажем.
И всё ревёт, ревёт… Я сказал:
– Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим.
И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул.
А время обеда приближалось, и вот уж скоро должен прийти папа со службы. Мама вернулась из города с покупками.
– Не сидите на грязном полу. И не возитесь с собакой – блох напустит.
Мы встали и уселись на подоконнике над Ребичкой и всё смотрели на дверь в прихожую. Решили, как папа придёт, сейчас же просить, а то потом не выйдет. Таньку послали мыть заплаканную морду. Она скоро: раз-два, и сейчас же прибежала и села на место. Я тихонько гладил Ребика ногой, а Танька не доставала. На стол уже накрыли, свет зажгли и шторы спустили. Только на нашем окне оставили: на шнурке папа повесил Пудю, и никто не смел тронуть.
Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке:
– Как войдёт, сейчас же на пол, на колени, и будем говорить. Только вместе, смотри. А не я один. Говори: «Папа, прости Ребика, это мы сделали!»
Пока я её учил, уж слышу голоса в прихожей, очень весёлые, и сейчас же входит важный, а за ним папа.
Важный сделал шаг и стал улыбаться и кланяться. Мама к нему спешила навстречу. Я не знал, как же при важном – и вдруг на колени? И глянул на Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать на колени. Все глядят, папа брови поднял.
Танька одним духом, скороговоркой:
– Папа, прости Ребика, это мы сделали!
И я тогда скорей сказал за ней:
– Это мы сделали.
Все подошли:
– Что, что такое?
А папа улыбается, будто не знает даже, в чём дело. Танька всё на коленках и говорит скоро-скоро:
– Папочка, миленький, Ребичка миленького, пожалуйста, миленький, миленького Ребичка… не надо резать…
Папа взял её под мышки:
– Встань, встань, дурашка!