Сколько времени она, сидит в этом кресле? Когда вышла из ординаторской? Час назад, два?
Как переменилась жизнь за эти несколько дней! Еще совсем недавно она так расстраивалась, когда мужу не удалось достать для автомашины скачущего игрушечного медвежонка.
А теперь?
Это началось в понедельник, после обеда. В кафельной печке весело потрескивал огонь. Она лежала на диване и скучала, перелистывая пожелтевшие страницы «Синхази Элет»[15].
Вдруг из детской раздался душераздирающий крик Ильдикэ. Не помня себя вбежала Борошнэ в детскую. Обхватив голову руками, девочка извивалась в судорожном плаче.
Пришел домашний врач. Поблескивая огромной лысиной, он потирал руки и повторял, чтобы ему доверились во всем.
А Ильдикэ становилось хуже и хуже. Борошнэ не помнит, как она очутилась в поликлинике. Сосредоточенно глядя на нее из-под очков, женщина-врач дала направление в областную детскую больницу. «Туберкулезный менингит» и большой вопросительный знак — коротко значилось на бумаге. Этого не может быть! Она хотела уже возвратить направление, но…
— Там хороший специалист, врач Мондок, — успокоительно сказала женщина-врач.
— Мондокнэ? — ужаснулась она. — Нет-нет, никогда!
Она побежала к другому врачу, потом к третьему…
«Дорога каждая минута! Спешите в Мукачево!» — твердили все, словно сговорившись.
Обратиться к этой нищенке, дочери старого Кочани? Девчонке, которая таскала воду с их двора? Нет, это слишком!
Автомашина мчится на аэродром. Борошнэ повезет своего ребенка во Львов к лучшим профессорам, а не к дочке старого Кочани!.. Но над Карпатами сгустился туман — вылет отменили.
А у Ильдикэ уже началась рвота. «Головка, головка болит!» — кажется, и мебель, и стены без конца повторяют эти жалобные слова.
Наконец родственники силой втолкнули Борошнэ в машину, которая направлялась в Мукачево. Стремительно несутся навстречу деревья, столбы. Машина то словно проваливается вниз, то, прижимаясь к земле, взлетает на склон.
Горы то бегут рядом, то вдруг становятся поперек дороги, то снова отступают и уплывают куда-то вдаль.
А потом встреча в коридоре больницы.
— Всемогущий боже! Спаси мою Ильдикэ! Прости мне мои грехи! — горячо шепчет Борошнэ, сложив руки. Ей становится легче от мысли, что есть какая-то сила, на которую можно опереться, у которой можно просить защиты. Она клянется всем, чем только можно поклясться, она дает обеты, лишь бы эта сила помогла ей. Если бы в больнице была часовня, она всю ночь простояла бы на коленях!
Вдруг догадка холодком пробежала по сердцу. Легкая, словно дуновение ветра, предвещающего бурю. Но Борошнэ тут же отогнала ее, высокомерно усмехнувшись. Да чем уж она так провинилась перед этой Кочани?