Назавтра позвали меня в контору хозяева:
— Как же ты могла финского офицера дураком назвать?
А я стою, молчу.
— Он тебя обидел?
— Обидел, — говорю.
Они к нему:
— Что ты ей сказал?
Он (я по фински уже понимала):
— Я только хотел сказать «добрый день»
— А как ты сказал?
Он и повторил. А те русский хорошо знали.
— Дурак ты, — говорят. И объяснили.
Он покраснел:
— Ой, Галя, прости меня.
— Простила, говорю.
Назавтра иду. Он навстречу.
— Галя, зайди ко мне.
Я не хотела. Стою. Молчу. Наклонила старушка голову — и как выглянула прежняя Галя — крепенькая, ладная, надутая.
— Зайди, зайди.
Он мне коробку конфет подаёт. А я таких никогда не видела. Тут, наверное, грамм пятьсот было, и каждая конфета в такой кружевной бумажке.
— Прости меня, Галя, я не хотел.
— Да я и так простила.
— Нет, возьми конфету. Ну не хочешь здесь, возьми с собой и всех своих угости.
Какие были вкусные. Мы с подругой всё потом вспоминали.
— А один раз, — продолжала Галина Васильевна свой рассказ, — девушка из столовой позвала меня на свой день рождения. Я не хотела. Там хозяева. Но она говорит: «Приходи, приходи». Ну, я и пришла. А она кофе сварила. И блины с топлёным маслом — так горкой стоят. А как их есть — и не знаю. Смотрю — хозяева кофе в чашечках ложечкой помешивает, блины вилкой и ножом едят. А я взяла и уронила. А девушка, что позвала, мне всё ногу жала. Я потом спрашиваю: «Ты чего жала?» — «Чтобы ты не поднимала». А я и сама не подняла, — сказала старушка, ещё и сейчас гордая, что не посрамила честь страны.
— У нас тут все, которые в оккупации, как я несовершеннолетними были, им к пенсии доплачивают. А мне не дают. Говорят, свидетелей нет.
— А Ваша подруга.
— Ей не надо. Она уже взрослая была. А кто здесь остался, так говорят: «Ты в городе была — откуда мы знаем что ты там делала».
— Значит, всё ещё за старое. Вам, наверное, за жизнь в оккупации и раньше доставалось.
— Ой, не говорите. Всё проверяли, проверяли. Потом только на почту пригласили работать. Я говорю: «Я же в оккупации была». — «Знаем, — говорят, — мы проверяли. Нет за тобой ничего, работай».
— А надбавку всё же не дают?
— Не дают. Ой, Петровна идёт. Ей уже 82 года. Тоже одна живёт.
Подошла Петровна. Худая, вся высохшая старуха.
— Не слышала — будет трактор?
— Не знаю, обещался.
— У меня 12 соток, — продолжала Галина Васильевна, — Прошлый год трактор за то, чтобы вспахать, брал 10 тысяч, сейчас 20. Да посадить самой, да окучивать.
— А у Вас детей нет?
— Есть дочка. Поехала на север с мужем за длинным рублём. А сейчас нет длинного, ничего нет. Приедут с детьми скоро погостить.