Записки (Сушкова)

«Лизавета Николаевна была не дурна, — и очень интересна: бледность и худоба интересны… потому что француженки бледны, а англичанки худощавы… Она была в тех летах, когда еще волочиться за нею было не совестно, а влюбляться в нее стало трудно, когда какой нибудь ветреный или беспечный франт не почитает уже за грех уверять шутя в глубокой страсти, чтобы после, так, для смеху, скомпрометировать девушку в глазах подруг ее, думая придать себе более весу» и пр. («М. Ю. Лермонтов. Полное собр. соч.». Гиз. 1926. стр. 400).

«Когда ей исполнилось 13 лет, взяли учителя по билетам; в год она кончила курс Французского языка… и началось ее светское воспитание. В комнате ее стоял рояль, но никто не слыхал, чтоб она играла… танцовать она выучилась на детских балах… романы она начала читать как только перестала учить склады… 15 лет ее стали вывозить, выдавая за 17 летнюю, и до 25 лет условный этот возраст не изменялся… При первом вступлении Лизаветы Николаевны на паркет гостиных у нее нашлись поклонники… это все были люди всегда аплодирующие новому водевилю, скачущие слушать новую певицу, читающие только новые книги. Их заменили другие: эти волочились за нею, чтоб возбудить ревность в остывающей любовнице или чтоб кольнуть самолюбие жестокой красоты — после этих явился третий род обожателей: люди, которые влюблялись от нечего делать, чтоб приятно провести вечер, ибо Лизавета Николаевна приобрела навык светского разговора, и была очень любезна, несколько насмешлива, несколько мечтательна… Некоторые из этих волокит влюбились не на шутку и требовали ее руки: но ей хотелось попробовать лестную роль непреклонной, и к тому же они все были прескушные, им отказали. Один с отчаяния долго был болен, другие скоро утешились, между тем, время шло: она сделалась опытной и бойкой девою: смотрела на всех в лорнет, обращалась очень смело, не краснела от двусмысленной речи или взора — и вокруг нее стали увиваться розовые юноши, пробующие свои силы в словесной перестрелке и посвящавшие ей первые свои опыты страстного красноречия, — увы, на этих было еще меньше надежды, чем на всех прежних; она с досадою и вместе с тайным удовольствием убивала их надежды, останавливала едкой насмешкой разливы красноречия — и вскоре они уверились, что она непобедимая и чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны. (Ор. cit., стр. 400).

«Письмо было написано приметно искаженным почерком, как будто боялись, что самые буквы изменят тайне. Вместо подписи имени внизу рисовалась какая то египетская каракула, очень похожая на пятна, видимые в луне, которым многие простолюдины придают какое то символическое значение. Вот письмо от слова до слова: «Милостивая Государыня! Вы меня не знаете, я вас знаю: мы встречаемся часто, история вашей жизни также мне знакома, как моя записная книжка, а вы моего имени никогда не слыхали. Я принимаю в вас участие именно потому, что вы никогда на меня не обращали внимания, и притом я нынче очень доволен собою и намерен сделать доброе дело: мне известно, что Печорин вам нравится, что вы всячески думаете снова возжечь в нем чувства, которые ему никогда не снились, он с ними пошутил, — он недостоин вас: он любит другую, все ваши старания послужат только к вашей гибели, свет и так указывает на вас пальцами, скоро он совсем от вас отворотится. Никакая личная выгода не заставила меня подавать вам такие неосторожные и смелые советы. И чтобы вы более убедились в моем бескорыстии, то я клянусь вам, что вы никогда не узнаете моего имени, вследствие чего остаюсь ваш покорнейший слуга Каракула». («Полн. собр. соч. М. Ю. Лермонтова». 1926 г., стр. 402).

«Записки Е. А. Хвостовой, рожденной Сушковой», 1870 г., стр. XII

Op. cit., стр. VII. Ср. «Вестн. Евр.» 1890 г., кн. VIII, стр. 684.

«Пять стихотворения M. Ю. Лермонтова. Из альбома Екатерины Александровны Сушковой» («Библ. для Чтения» 1844 г., №5, стр. 5–8) и «Семь стихотворений М. Ю. Лермонтова, Из альбома Е. А. Сушковой» («Библ. для Чтения» 1844 г., №6, стр. 129–132). В коллекции автографов С. Ю. Витте сохранилось письмо О. И. Сенковского от 1838 г. «к неизвестной даме» [мы полагаем к Е. А. Ган), позволяющее предположить, что речь идет в нем о Е. А. Сушковой, альбом которой, таким образом, был известен редактору «Библ. для Чтения» задолго до публикации его отдельных частей: «Спешу возвратить вам альбом девицы Екатерины С. Скажите ей, пожалуйста, что я желаю ей всего хорошего и прекрасного и жалею, что так давно не видел ее». («Старина и Новизна», кн. 9, СПБ, 1905, стр. 324–325).

«Русский Вестник» 1857 г., т. XI (сентябрь), стр. 396–408, без имени автора, с заголовком «Воспоминания о Лермонтове, отрывок из записок».

«Вестник Европы», 1869 г, кн. VIII, стр. 289–340: кн. IX. Дата «предисловия» М. И. Семевского: 10 декабри 1868 г.

Записки Екатерины Александровны Хвостовой, рожденной Сушковой 1812–1841. Материалы для биографии М. Ю. Лермонтова. Издание второе с значительными против первого издания, напечатанного в «Вестнике Европы» 1869 г., дополнениями и приложениями. Санкт-Петербург. 1870 (на обложке 1871 г.) Стр. XVI+259.

«СПБ. Ведомости» 1869 г., №№217 и 245; «Сев. Пчела» 1869 г., №42; «Нов. Время» 1869 г., №157 и 192; «Голос» 1869 г, №231 и 281; «Новорос. Ведомости» 1869 г. №№35, 40, 67, 68; «С. Петерб. Ведом,» 1870 г. №301; «Вест. Евр.» 1870 г., №11; «Дело» 1870 г., №12; «Отечеств. Зап» 1871 г., №1; «Всемир. Труд» 1870 г. №10; «Русск. Стар.» 1873 г., №3, стр 390–392. Ср. отголоски позднейшей полемики о Лермонтове и Сушковой в «Новостях» 1885 г., №310.

Замечания Н. А. Фадеевой опубликованы в «Современн. Летописи» 1868 г., №46, стр. 10–11 и 1871 г. №41 стр. 8–9; возражения Е. А. Ладыженской и Н. В. Сушкова в «Русск. Вестн.» 1872 г., кн. 2, стр. 637–662.

Вводный критико-биографический очерк А. H. Цыпина к «Сочинениям Лермонтова», т. I. изд. 3-е. СПБ, 1873 г., стр. LXVIII–LXIX.

Заключение И. К. Мартьянова во «Всемир. Труде» 1870 г., №10. стр. 581. К этой оценке присоединяется Б. Л. Модзилевский в своей статье о Е. А. Хвостовой в «Русск. Бногр. Словаре», т. Ф-Ч. СПБ, 190 стр. 294–295.

П. А. Висковатов. «По поводу Княгини Лиговской». («Русск. Вестн.» 1882 г., кн. III, стр. 344 и 329).

«Отечеств. Записки» 1871 г., кн. I, стр. 53. Ср. «Дело» 1870 г., т. XII, стр. 68–67.

«Отечеств. Записки» 1880 г., кн. IV, стр, 337 и 343.

Особенно показательна в этом отношении работа П. А. Висковатова «М. Ю. Лермонтов. Жизнь и Творчество» М. 1891 г. Ср., напр., стр. 204–212 и 95–101.

См. «Полное собрание сочинений М. Ю. Лермонтова», т. V, Под ред. и с примеч. проф. Д. И. Абрамовича СПБ, 1913, стр. II–III и LVII–LVIII или С. В. Шувалов «М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников и его письмах», М. 1923, стр. 4–6.

Нельзя не оговорить особых трудностей, пробелов и возможных ошибок при расшифровке нами круга столичных и провинциальных знакомых Е. А. Сушковой и молодого Лермонтова, ибо, с одной стороны, в этих разысканиях у нас вовсе не оказалось предшественников, а, с другой, самый процесс выявления биографических сведений о случайных, невиновных лицах или о родах, не оставивших заметных следов в истории, даже при условии раскрытия их утаенных имен, чрезвычайно сложен, длителен, и рациональными методами не обеспечен. Очень полезны были нам здесь советы Б. Л. и Л. Б. Модзалевских.

А. М. Фадеев женатый на сестре А. П. Долгорукой, о матери мемуаристки говорит как о «замечательно красивой женщине, известной в Москве под названием «lа belle Dolgorouky». Ее молодой муж. Александр Васильевич Сушков (род. в 1790 г., ум. в 1831 г.), здесь же характеризуется, как «очень хорошенький собою; маленького роста, но сильный, удалой, придирчивый; кутила и игрок» («Воспоминания А. М. Фадеева», Одесса, 1897 г., стр. 38 и 93).

В эту правку Е. А. Хвостовой об ее предках вкрались ошибки, вызвавшие в печати резкие полемические замечания, во первых, пленницы мемуаристки — Н. А. Фадеевой («Современная Летопись» 1869 г., №46, стр. 10 и 1871 г., №41. стр. 8), во вторых ее родной сестры — Е. А. Ладыженской («Русский Вестник» 1872, кн. 1 стр.638–639). Дело в том, что князь И. В. Долгорукий, исполнявший нередко дипломатические поручения, послом в Вене никогда не был; фамилия его жены была не Монморанси, а Бандре-дю-Плесси, при чем ее отец, действительно француз по происхождению, был сперва на саксонской службе, в чине капитана перешел при Екатерине II в русскую армию и умер отставным генерал-лейтенантом. Находясь под командою Суворова, он выполнял иногда и задания коллегии иностранных дел, но не в Вене а в Турции и в Польше.

Как отмечает Е. А. Ладыженская, няню мемуаристки звали не Анной Мелентьевной, а Пелагеей.

Анекдоты о скупости Е. В. Кожиной вошли в «Воспоминания» А. М. Фадеева, женатого на ее родной племяннице: «Екатерина Васильевна Кожина, воспитанница Смольного монастыря и бездетная вдова, женщина умная, но несколько причудливая и неподатливая. Ее состояние было несравненно в лучшем положении, нежели у братьев и матери, но зато расчетливость ее, или даже скупость, составляя отличительную черту ее характера, служила источником многих курьезных анекдотов, вероятно, до сих пор памятных в Пензе. Раз в год, на свои именины, в Екатеринин день, она давала в Пензе бал, на котором не было других конфект, как собранных ею в продолжение целого года на других балах, для чего и носила всегда огромный редикюль На одном из таких ее балов, в числе угощения, на подносе с конфектами, красовался большой сахарный рак, который тотчас же был узнан прежним его владельцем, князем Владимиром Сергеевичем Голицыным, так как был прислан ему с другими конфектами, выписанными из Москвы для его бала, за несколько месяцев перед тем. Голицын подошел к подносу, взял своего рака и с торжественным возгласом: «мое — ко мне!» опустил его к себе в карман. Эта проделка, хотя несколько сконфузила хозяйку, но ничуть не поправила» («Воспоминания» А. М. Фадеева. Одесса, 1897, стр. 86). С гораздо более теплым чувством поминает Е. В. Кожину волочившийся за нею в дни своей молодости Ф. Ф. Вигель («Записки». М. 1892, ч, IV, стр. 451.)

«Замужество ее уже не в молодых годах, — как отмечает в своих воспоминаниях А. М. Фадеев, близко знавший Е. В. Кожину, — произошло единственно из расчета, в котором она горько ошиблась.

Старый помещик Кожин слыл за богатого человека, жил роскошно. Давал балы, пиры, держал свой оркестр музыки, домашний театр с труппою на крепостных людей, увеселял и удивлял губернскую публику своей широкой жизнью, которая ввела в заблуждение и нашу тетушку, составившую себе преувеличенное понятие о его состоянии. Вследствие этого заблуждения случился неожиданный результат: княжна Екатерина Васильевна Долгорукая пожелала присоединять богатства помещика Кожина к своему, хотя не особенному, но довольно кругленькому имуществу. Кожин же, расстроив совершенно свои дела, разоренный, — чего никто не подозревал, — считал княжну Екатерину Васильевну скупой, богатой женщиной, гораздо богаче, нежели она была в действительности, желал ее состоянием поправить свое. Так они и поженились, с строжайшим условием с ее стороны, жить на разных половинах и абсолютно в братских отношениях; это, в их пожилом возрасте, не могло конечно составить особенной жертвы. Кожин оказался почти без всяких средств, а супруга, разумеется, не дала ему ни копейки для поправления оных. Последовало обоюдное разочарование. Но как дама с характером и энергией, она не упала духом и немедленно приняла решительные меры; разогнала музыкантов и актеров, уничтожила всю роскошную обстановку его прежней жизни, прекратила безвозвратно все увеселительные проделки, прибрала к рукам все, что было возможно, и главнейшим образом его самого. Затем, Кожин, недолго насладившись счастием супружеской жизни, поспешил оставить ее вдовой, о чем она нисколько не горевала. Много историй в этом роде рассказывали о Кожиной, что не мешало, однако, ей быть, по своему, ласковой, приветливой, умной, вполне светской и очень приятной старушкой, хотя в отношении денег крайне неподатливой». («Воспоминания» А. М. Фадеева, Одесса, 1897, стр. 37–38. Ср. данные об Е. В. Кожиной и обстоятельствах ее смерти в этих же воспоминаниях, стр. 91–95).

Как установлено М. И. Семевским, это был, без сомнения, портрет кн.  Дмитрия Ивановича Долгорукого, сына княгини Натальи Борисовны Долгорукой, рожд. гр. Шереметьевой, Этот князь Дмитрий род. в Березове, во время ссылки своих родных, в окт. 1738  г.  Он умер в Киево-Печерском монастыре, приняв тайное пострижение. 20 мая 1789 г.

Елизавета Александровна, впоследствии вышедшая за Евграфа Семеновича Ладыженского, псковского помещика.

Историю дуэли А. В. Сушкова восстанавливает, со слов кн. Л. В. Долгорукого и других пензенских старожилов, Е. А. Ладыженская в своих «Замечаниях на воспоминания Е. А. Хвостовой» включенных нами в дополнения к настоящему изданию.

Н. А. Фадеева, ссылаясь на родовые бумаги Долгоруких, указала, что Анастасия Ивановна родилась в 1730 г. Следовательно, в момент встречи ее с Е. A. Сушковой ей было «не более восьмидесяти одного года» («Современная Летопись» 1869 г., №48, стр. 11).

«Кн. Павел Васильевич Долгорукий, — поминает о деде Хвостовой близко знавший его А. М. Фадеев, — скромно проживал по соседству от родителей в своем небольшом именьице из ста душ крестьян. Он был пожалован офицерским чином еще в колыбели; служил всегда в военной службе, участвовал почти во всех походах и военных делах того времени и мог бы сделать блестящую карьеру, если бы не вышел в отставку в чине генерал-майора в начале царствования императора Павла, не желая брать на себя выполнение вводимых строгостей по отношению к подчиненным и разных суровых мер в военной дисциплине, чем возбудил неудовольствие императора, который его очень любил и знал с детства. Потом кн. Павел Васильевич неоднократно получал приглашения продолжать снова службу, но уже не желал возобновлять ее. Он был человек далеко не заурядный, отличавшийся высоко просвещенным умом и многосторонними специальными познаниями, пользовавшийся большим уважением всех знавших его. Все свое свободное время проводил он за серьезными занятиями в своей громадной библиотеке, составленной преимущественно из книг ученого содержания, по всем отраслям знания и всяких языков. Он хорошо знал несколько древних и новых языков и совершенно свободно изъяснялся на них. Деревенская жизнь не прервала его отношений к большому свету: близкие родственные и дружеские связи его с знатнейшими домами обеих столиц поддерживались постоянными сношениями и перепиской. Затрачивая значительную часть своих умеренных доходов на книги и разные научные предметы, он должен был ограничивать себя во всем остальном. Одевался очень просто, даже бедно»… («Воспоминания» А. М. Фадеева. Одесса, 1897 г., стр. 34.).

Судя по хронологическим выкладкам Н. А. Фадеевой, здесь описка: следует читать или «Елизаветы Первой» или «Екатерины Второй».

А. В. Сушков, как свидетельствуют воспоминания его родственников, «всю жизнь свою проводил в скандалах, буйствах и азартной игре. Иные подвиги его были довольно забавны. Так он в Пензе, ни вечере у кого то, затеял ссору с помещиком Столыпиным, гигантом громадного роста и силачом. Мгновенно, схватив стул, Сушков подскочил к нему, вскочил на стул и дал Столыпину полновесную пощечину. Взбешенный гигант хотел смять его, как козявку; но маленький Сушков, проворно проскользнув меж его ног, увертывался, как вьюн, и неуклюжий Столыпин не мог ничего с ним поделать, утомившись в тщетных усилиях чуть не до апоплексии. Дело кончилось, кажется, дуэлью. Так же, в Петербурге, пошел Сушков в театр, зашел в буфет и по обыкновению поссорился с кем то из присутствующих. На столе, в буфете, стояли разные закуски и, между прочим, огромная ваза, в роде чана с варением. Не долго думая, Сушков схватил своего противника, поднял и посадил в вазу с варением. А пока тот выбирался из вазы, он поспешил убраться из буфета. Одно время Сушковы жили в Москве — «домом» довольно открыто. Однажды, на бале у знакомых. Сушков сказал своей жене, что ему необходимо куда то съездить по делу на минутку и что он тотчас же возвратится. Но обещания не сдержал и вовсе не возвратился. Бал кончился, гости разъехались, Анастасия Павловна не знала, что ей делать, так как супруг уехал в ее карсте. Хозяева дома приказали заложить экипаж и отвезти ее. Оказалось, что Сушков уехал с бала по делу к приятелям на картеж, распроигрался в пух, и проиграл свою карету с лошадьми и кучером. Понятно, что ему не в чем было приехать за женой. Проделки его такого рода, были нескончаемы и ежедневны». («Воспоминания» А. М. Фадеева, Одесса, 1897, примеч, на стр. 93–94).

«Александр Васильевич Сушков, — рассказывает А. М. Фадеев, — был страшный игрек и, вообще, безшабашного характера. Когда ему в картах везло, он делал себе ванны из шампанского и выкидывал деньги горстями из окна на улицу, и когда не шло — он ставил на карту не только последнюю копейку, но до последнего носового платка своей жены. Нередко его привозили домой всего в крови, после какого нибудь скандала или дуэли. Понятно, что жизнь молодой женщины при таких условиях была по временам невыносима и содействовала развитию аневризма, который доканал ее».

Мария Васильевна Сушкова род. в 1792 г., замужем за Н. С. Беклешовым с 1819 г., умерла 30 марта 1853 г.

Николай Сергеевич Беклешов. род. в 1792 г., умер 22 ноября 1859 г.

Графиня Елизавета Петровна Потемкина (род. в 1796 г., умер. в 1870-х гг.) сестра известного декабриста князя С. П. Трубецкого, вождя Северного тайного общества. Вечера в ее Пречистенском доме были очень популярны в великосветской Москве конца 20-х — начала 30-х годов. К Е. П. Потемкиной относится вновь найденный и опубликованный  Б.  Л-Модзалевским в сборнике «Атеней» (кн. I, 1924, стр. 5) экспромт Пушкина: «Когда Потемкину в потемках Я на Пречистенке найду, То пусть с Булгариным в потомках Меня поставят наряду».

Строки эти, неожиданно как бы разрывающие хронологическую нить повествования, дают несколько ценных штрихов к истории последнего объяснения Е. А. Сушковой с Лермонтовым.

Сушков, Николай Васильевич (род. в 1790, ум. в 1871 г.), крупный чиновник, неудачливый поэт и литератор, известный не столько своими произведенными, сколько изданием трех томов «исторического и литературного» сборника «Раут» 1851–1851 г.г., материалов о «Московском Университетском Благородном Пансионе», да опытом биографии митрополита Филарета. Рукопись воспоминаний Н. В. Сушкова, из которой в печати разновременно появлялись лишь небольшие отрывки, хранится во Всесоюзной библиотеке имени В. И. Ленина в Москве.

Прасковья Васильевна Сушкова (род. в 1777 г., умерла в 1855 г.), старшая тетка мемуаристки, старая дева.

«Павел и Виргиния» — роман Бернарден-де-Сен-Пьера (1787 г.); «Женитьба Фигаро», комедия Бомарше (1784 г.).

Cherubin — паж графа Альмавивы — один из персонажей «Женитьбы Фигаро».

Сестра Н. С. Беклешова, именуется на страницах «Записок» то «Юлией», как называли ее старшие, то «Ульяной Сергеевной», как обращались к ней сама мемуаристка.

Этот «молодой сосед», упоминаемый далее (на стр. 133), как «Л–ий», несомненно, Ладыженский Евграф Семенович, впоследствии муж сестры мемуаристки — Елизаветы Александровны. Судя по данным В. В. Руммеля и В. В. Голубцова, Е. С. Ладыженский род. в 1802 г., с 1825 г. числился в отставке поручиком гвардии, а в начале 30-х годов был Островским уездным судьею («Родословный Сборник русских дворянских фамилий», т. I, стр. 494)

Как указала Е. А. Ладыженская в своих «Замечаниях» на записки сестры, фамилия воспитательницы Е. А. Сушковой была не «Фомина», а «Матвеева», умершая не «около 1863 г.», а «29 февраля 1860 г.»

Вероятно, описка: как свидетельствуют Е. А. Ладыженская и Н. А. Фадеева, скончалась А. И. Сушкова в поместьи П. Ю. Кологривовой, а не В. Ю. Горчаковой.

Племянница мемуаристки, Н. А. Фадеева, ссылаясь на отсутствие в бумагах семейного архива Долгоруких сведений об этом эпизоде, а также на молчание о нем своей матери, печатно выразила сомнения в достоверности рассказа об обстоятельствах рождения А. П. Сушковой («Современ. Летопись» 1869 г., №46, стр. 11). Однако, шаткость аргументации Н. А. Фадеевой была убедительно вскрыта М. И. Семевским в его предисловии к отдельному изданию «Записок» Е. А. Хвостовой (СПБ, 1870 г., стр. XV).

Вскоре после рождения дочери, как свидетельствуют воспоминания А. М. Фадеева, Генриетта Адольфовна Долгорукая, «замечательная красотою своею, но несколько легкомысленного и своеобразного характера», разошлась со своим мужем, не желавшим примириться с ее страстью «к свету и выездам».

Речь идет здесь об Александре Васильевиче Хвостове (род. в 1809 г., ум, в 1861 г.), чиновнике министерства иностранных дел, с 1838 г. муже мемуаристки.

Молодой поэт, обозначенный инициалами Н. К., вероятно, Н. Н. Калачевский, воспитанник Московского Университетского Благородного пансиона, сотрудник с 1827 г. Общества Любителей Российской Словесности, печатавшийся в «Сочинениях в прозе и стихах», 1828 г. кн, 20.

Речь идет о так называемом «Велижском деле», возникшем в мае 1828 г. и завершившемся лишь в январе 1835 г. оправданием всех подсудимых евреев. Подробности об этом опыте официальной инсценировки ритуального процесса см. в книге Ю. И. Геосона «Из истории ритуальных процессов. Велижская драма», СПБ, 1905.

Под инициалами Ш. был скрыт, несомненно, полковник Павел Сергеевич Шкурин, флигель-адъютант с 4 марта 1818 г., отправленный как раз в это время с особыми полномочиями в Велиж.

Под «князем Д», как свидетельствуют списки велижской уездной администрации в «Месяцесловах» на 1829, 1830, 1831 г., следует разуметь князя Александра Яковлевича Друцкого-Соколинского, исправника Велижского нижнего земского суда. Так как обязанности велижского предводителя дворянства бессменно исполнял в эти годы К. П. Алексияно, то не трудно установить ошибку Е. А. Хвостовой при обозначения звания ее поклонника.

Пестель, Александр Иванович, поручик кавалергардского полка, младший брат знаменитого декабриста; о Хвостове, А. В., см. примеч. к стр. 88.

«Ольга Б», как доказывают материалы рукописного собрания Б. Л. Модзалевского, — Ольга Федоровна Брискорн, впоследствии третья жена генерал-адъютанта Я. А. Потемкина.

Каламбур построенный не только на применении названия пьесы к положению собеседниц Долгорукого, но и на непереводимой игре созвучных слов Agnès и la nièce — «Тетушка Аврора и мнимая Агнесса» если я поеду, то уж, конечно, не для тетки, а для племянницы».

«Маленький С», — очевидно Строев, Владимир Михайлович (род. в 1812 г., ум. в 1862 г.), известный литератор, автор «Сцен из петербургской жизни», СПБ, 1836–1837 г., составитель сб. «Тысяча анекдотов, шуток, глупостей» и пр., переизданных в 10 частях в 1856 г. Вероятно, рост Строева бросался очень в глаза, ибо даже мимолетные упоминания о нем современников дают материал о его «низенькой, худо сформированной природой фигурке». Ср. «Русс. Стар.» 1876. кн. III, стр. 682; «Заря» 1871 г., кн. IV, стр 21.

«Она очаровательна, ее манеры безукоризненны».

Судя по тому, что Е. А. Сушкова далее упоминает об акте в университетском пансионе бывшем, как мы устанавливаем, 29 марта 1830 г. в дату ее приезда в Москву вкралась здесь опечатка не в мае, а в марте.

«Архивные юноши» — определенно, заимствованное из вышедшей в свет весною 1830 г. (т. е. как раз к моменту появления Е. А. Сушковой в Москве) седьмой главы «Евгения Онегина», стр. XLIX: «Архивны юноши толпою На Таню чопорно глядят И про нее между собою Неблагосклонно говорят». Тип «архивного юноши», характерный для московских светских  гостиных  и литературно-философских кружков 20-х–30-х годов, занимал Пушкина и в пору работ над «Египетскими Ночами». Ср. упоминания о Вершневе. «Одним из тех юношей, которые воспитались в Московском университете, служат в Московском архиве и толкуют Гегеля».

Николай Ильич Алексеев, бывший гвардейский офицер, военная карьера которого была прервана политическим процессом его брата о приурочении к событиям 14-го декабря и распространении  стихов Пушкина «Андрей Шенье». В отставке с 6.IV.1828 г. ум. 1.VI.1851 г. Человек «дикий и угрюмый», по характеристике своего дяди — Ф. Ф. Вигеля «Воспоминания», ч. VI-VII, М. 1823 стр. 22 и 113); «известный мерзавец». — по полицейской квалификации А. Я. Булгакова («Русск. Арх.» 1902, кн. I. стр. 621).

Хитрово Анастасия Николаевна, кузина дядей и теток Е. А. Сушковой по отцу. Об ее приемах, на которых бывала «вся Москва и множество приезжих из Петербурга и из губернии», упоминает Е. А. Ладыженская в своих «Замечаниях на записки Е. А. Хвостовой».

Александра Михайловна Верещагина (впоследствии баронесса Гюгель, жена Вюртембергского дипломата) — кузина и приятельница Лермонтова, умевшая, как замечает А. П. Шан-Гирей «пользоваться немного саркастическим направлением ума своего и иронией, чтоб овладеть этою беспокойною натурою и направлять ее, шутя и смеясь, к прекрасному и благородному». («Русск. Обозр». 1890 г. кн. 9. стр. 781).

Александр Ильич Алексеев (род. в 1800 г., ум. 16 авг. 1833 г.) отставной штабс-капитан л. г. конно-егерского полка, один из обвиняемых по политич. процессу 1826–1827 г. о распространении нелегальных стихов Пушкина, проживавший в это время под полицейским надзором в Москве. Блестящую характеристику его см. в «Воспоминаниях» Ф. Ф. Вигеля, ч. VI. стр. 22, материалы по его процессу в книге П. К. Щеголева «Пушкин», СПБ, 1912 г. стр 216 и сл.

Речь идет, очевидно, о Петре Васильевиче Сушкове (род. в 1781 г., умер в 1855 г.), отце графини К. П. Ростопчиной, вдовце с 1817 г.

Один из воспитателей Лермонтова по Университетскому пансиону, протестуя против характеристики своего питомца в записках Е. А. Хвостовой, замечал А. Н. Пыпину, что М. Ю. «любил фехтованье, верховую езду, танцы, и ничего в нем не было неуклюжего: это был коренастый юноша, обещавший сильного и крепкого мужа в зрелых летах». (Сочинения Лермонтова, под ред. И. Л. Ефремова, СПБ, 1873 г., стр, XIX). Однако, воспоминания товарищей Лермонтова по университету, наблюдавших его в том же году, что и Е. А. Хвостова, очень близки впечатлениям именно последней. Так Я. И. Костенецкий запомнил молодого поэта, как «неуклюжего, сутуловатого, маленького, лет шестнадцати юношу, брюнета, с лицом оливкового цвета и большими черными глазами, как бы исподлобья смотревшими» («Русск. Арх.» 1887 г., кн. I), И. А. Гончаров рисует Лермонтова, как «смуглого, одутловатого юношу, с чертами лица как будто восточного происхождения, с черными выразительными глазами. Он казался мне апатичным, говорил мало и сидел в ленивой позе, полулежа, опершись на локоть» («Вестн. Европы» 1887 г., кн. IV, стр. 498) П. Ф. Вистенгоф повторяет, что «роста Лермонтов был небольшого, сложен некрасиво, лицом смугл; темные его волосы были приглажены на голове, темно-карие большие глаза пронзительно впивались в человека. Вся фигура этого студента внушала какое то безотчетное к себе нерасположение». («Истор. Вест.» 1884 г., кн. 5).

Возвращайтесь же скорее, вы получите конфекты.

Екатерина Апраксеевна Столыпина, вдова брата К. А. Арсеньевой, бабушки Лермонтова.

Стихотворение это, напечатанное впервые самой Е. А. Сушковой-Хвостовой в «Библ. для Чтения» 1841 г., №5, стр, 6, сохранилось и в тетради юношеских автографов Лермонтова, под названием «К Су…» Снимок с этого автографа, до сих пор в печати неизвестный, воспроизводится в настоящем издании.

Впервые напечатано самой Е. А. Хвостовой в «Библиотеке для Чтения». 1841 г., №5, стр. 6. Автограф неизвестен.

Стихотворение это опубликовано впервые в «Библиотеке для чтения» 1844 г., №6. стр. 132 с заголовком «Для альбома Е. A. Сушковой-Хвостовой». В «полных собраниях сочинений» Лермонтова печатается по одному из ранних списков с автографа под названием «Нищий».

Одного из братьев Фее уже в 80 годах отыскал в Москве П. А. Висковатов, но, сравнительно с опубликованными воспоминаниями о молодом Лермонтове, этот воспитатель поэта, «мог сообщить не много» («М. Ю. Лермонтов». М. 1891, стр. 128).

Строфы эти, опубликованы впервые в «Одесском Альманахе на 1840 г.», но сохранились в ранней своей редакции в альбоме А. М. Верещагиной, через которую, вероятно и стали известны Е. А. Сушковой. В прежних изданиях ее записок воспроизводилась лишь первая строка «Ангела», весь текст которого мы даем по авторизованной копии Пушкинского Дома, тетрадь XV, ст. 3. Следует впрочем, отметить, что сама Е. А. Сушкова указывала на своеобразие ей принадлежащей редакции этих стихов: «Последняя строфа начинается иначе, нежели в печатном, а именно: С тех пор неизвестным желаньем полна Страдала, томилась она». («Русск. Вестник» 1867 г., т. XI, стр. 401–402).

Генерал-лейтенант Н. А. Столыпин погиб не «вместе с Грибоедовым», а в дни чумного бунта в Севастополе 31 мая–3 июня 1830 г. См. «Русь» 1880 г., №3 и «Русск. Арх.» 1867, стр. 1376–1384.

Об этой «Дашеньке С.» упоминает Лермонтов в шутливых заключительных строках одного из своих писем к А. М. Верещагиной: «Приложите все старания, чтобы отыскать для меня суженую. Надо, чтобы она походила на Дашеньку, но чтобы не имела такого же, как она, большого живота, ибо тогда не было бы симметрии со мною, потому что, как вам известно или, скорее, неизвестно, я стал тонок, как спичка». («Полн. собр. сочин. М. Ю. Лермонтова», ч, IV, П. 1916, стр. 314–315).

«Додо» — уменьшительное имя Евдокии Петровны Сушковой, по мужу графини Ростопчиной (род. 23 декабря 1811 г., сконч. 3 декабря 1858 г.), талантливой поэтессы, приятельницы  Лермонтова,  оставившей ценные записки о нем (см. их перепечатку в настоящем издании). Е. П. Сушковой посвящены три стихотворения Лермонтова: «Додо» (Умеешь ли сердца тревожить), «Крест на скале» (1830 г.) и «Я верю,  под одной звездою мы с вами были рождены» (1810 г.).

Известное четверостишие Пушкина, печатающееся с 1826 г. во всех изданиях его стихотворений.

Строки из «Бахчисарайского Фонтана» Пушкина.

«Вы — Жан, вы — Жак, вы — рыжий, вы — глупый — и все же не Жан-Жак Руссо» — старинный французский каламбур, построенный на непереводимой игре созвучных слов: «Roux sot» и «Rousseau».

Этот экспромт Лермонтова печатается во всех изданиях его сочинений по тексту, впервые сообщенному и записках Е. А. Хвостовой. Автограф неизвестен.

Впервые напечатано, по неизвестному нам автографу, в «Отечественных Записках» 1843 г., кв. XII, стр. 318. Вариантов, сравнительно с текстом Е. А. Хвостовой, нет.

Впервые опубликовано, с заголовком «Къ Е. А.», в «Библиот. для Чтения» 1844 г., № 6, стр. 129. В «Полных собраниях сочинений» Лермонтова печатается обычно с автографа, (вероятно, более позднего), в котором первый и третий стих переставлены одни на место другого, а заголовок обозначен «Къ ***».

Впервые опубликовано Е. А. Хвостовой в «Биб. для Чтения» 1844 г., №5, стр. 7–8. В тексте как этом, так и позднейших записок явный пропуск 17-го стиха, который мы восстанавливаем по сохранившемуся автографу. В последнем произведение озаглавлено «Стансы», разбито на три строфы и имеет дату: «28 августа 1830 года».

Впервые напечатано Е. А. Хвостовой в «Русском Вестнике» 1857 г., т. XI, стр. 405. Других текстов этого произведения до нас не дошло.

Строки эти, впервые опубликованные Е. А. Хвостовой в «Русском Вестнике» 1857 г., т. XI, стр. 405–500, представляют собою очень неисправную редакцию известных с 1859 г. стихов «К Л. (Подражание Байрону)». Очевидно, Сашенька Верещагина сознательно мистифицировала Е.А., прислав ей стихи, посвященные в действительности В. А. Лопухиной, и дав тем самым повод к позднейшим неосновательным обвинениям мемуаристки в том, что она иногда «относит к себе» не ей адресованные вещи (См., напр, замечания П. А. Висковатого в «Русск. Вестн.» 1882 г., кн. III, стр. 836).

Впервые опубликовано Е. А. Хвостовой в «Русск. Вестн.» 1857 г., т. XI, стр. 406. Других текстов этих строк неизвестно.

Это указание Е. А. Хвостовой, вызывавшее прежде сомнения биографов Лермонтова (См., напр. П. А. Висковатов «М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество», М., 1891 г., стр. 40), подтверждается, однако, заметкой, обнаруженной нами в хронике «Московских Ведомостей» 1830 г., №36, стр. 1641–1645; «Московский университетский благородный пансион 29-го марта имел торжественное собрание, при чем в числе «награжденных за успехи в науках и искусствах книгами и другими призами» первым отмечен переведенный из пятого класса в шестой «Михаил Лермонтов». Таким образом, правильно передав самый факт, мемуаристка лишь неточно датировала его осенью, а не весною.

Впервые опубликовало Е. А. Хвостовой в «Русском Вестн.» 1867, т, XI, стр. 407. Других текстов этого произведения до нас не дошло.

Впервые опубликовано Е. А. Хвостовой в «Библ. для Чтения» 1844 г., №6, стр. 129.

А. В. Сушков умер 17 апреля 1831 г., (ср. «Родосл. сбор. рус. двор. фамилий», т. II, СПБ, 1887. стр. 157), судя по воспоминаниям А. М. Фадеева — «в остроге, куда попал за буйство, учиненное в церкви». («Воспоминания» А. М. Фадеева, Одесса, 1897, стр. 93).

Об Е. С. Ладыженском см. примечание к стр. 79.

Французская поэтесса XVII века.

Впервые опубликовано Е. А. Хвостовой в «Библ. для Чтения» 1844 г. №6. стр. 130. Обычно печатается ныне не по этому тексту, а по мало авторитетному списку в одной из лермонтовских тетрадей Пушкинского дома (том. XX, ст.1).

Впервые опубликовано Е. А. Хвостовой в «Библ. для Чтения» 1844 г. №6, стр. 132. В сохранившемся автографе стих 6-й «Я все забыть его не мог». Произведение это впоследствии переработано Лермонтовым в «Расстались мы, но твой портрет» (1832 г.).

Впервые опубликовано в «Библ. для Чтения» 1844 г., №5, стр. 6–7, в цикле стихов «Из альбома Е. А. Сушковой». Сохранившийся автограф стихотворений озаглавлен «В альбом» и разделен на две строфы.

«Обратите внимание не на этот маленький подарок, а только на его значение»

«Конногвардеец Г-н», очевидно, Головин, Николай Гаврилович, поручик лейб-гвардии конного полка, с 21.VII.1832 г. числившийся адъютантом Виленского военного губернатора, чем и объясняются отмечаемые далее в записках его частью отлучки из Петербурга. Как свидетельствует официальный «Полный список шефов, полковых командиров и офицеров Л. Г. Конного полка» (СПБ, 1886 г.), в первой половине 30-х годов, кроме Николая Гавриловича, в л. г. конном полку служили и его братья, также упоминаемые Е. А. Сушковой: Михаил Гаврилович (корнет) и Федор Гаврилович (штаб-ротмистр); по выходе в отставку Н. Г. Головин стал известен публикациями материалов своего родового архива и генеалогическими розысканиями. См. «Раут», кн. 3, М, 1854 г., стр. 341–342.

«Но не умирают ни от любви, ни от слез.

Ведь я так его любила, ведь я так его оплакивала».

Речь идет о браке Е. П. Сушковой (о ней см. стр. 120) с графом А. Ф. Растопчиным, сыном знаменитого московского генерал-губернатора в 1812 г.

Е. И. Сушкова была, как известно, увлечена князем Александром Сергеевичем Голицыным. — «Скоро забывала его любезная» — писал А. Я. Булгаков, узнав о помолвке гр. А. Ф. Растопчина («Русск. Арх». 1902, кн. I, стр. 520).

Пребыванию в Москве посвящены любопытные записи случайно сохранившегося Дневника Е. А. Сушковой за 1833 год; см. Дополнения в настоящем издании.

Историю этого романа Е. П. Сушковой и А. Ф. Растопчина несколько уясняет «Семейная хроника» их дочери, гр. Л. Растопчиной. М. 1912 г. К-во «Звезда», стр, 164–167.

«Леонид Ло–н» — примитивная маскировка для печати (в сохранившемся дневнике Е. А. Сушковой он фигурирует, как «Alexis L–n») имени и фамилии Алексея Александровича Лопухина, кузена А. М. Верещагиной, родственника и приятеля Лермонтова. Формулярные сведения о нем, до сих пор не известные в специальной литературе, сводится к следующему: А. А. Лопухин род. 29.IX.1813 г., ум. 19 декабря 1872 г., камер-юнкор, служил в Московской Синодальной конторе, в 50-х годах и должности чиновника за прокурорском столом, с нач. 60-x г. Прокурором Синодальной конторы и и. д. Управляющего Синодальной типографией, статский советник. Женат был на княжне Варв. Алекс. Оболенской.

Впервые опубликовало Е. А. Хвостовой в «Библ. для Чтения» 1844 г., №6, стр. 8. Сохранился автограф другой редакции этих стихов, с заголовком «Звезда».

Впервые опубликовано в «Библ. для Чтения» 1844 г. №6, стр. 131, в цикле стихов «Из альбома Е. А. Сушковой-Хвостовой». Других текстов «Романса» до сих пор неизвестно.

Ко времени начала романа Е. А. Сушковой и А. А. Лопухина относится случайное упоминание имени первой в письме Лермонтова 19.VI.1833 г. к М. А. Лопухиной, сестре Alexis'a — «Я верю вам, что m-lle С. лгунья, потому что я знаю — вы никогда не скажете неправды, тем более, если это что-нибудь дурное! Бог с нею!…» (М. Ю. Лермонтов. Пол. соб. соч. Гиз. М.-Л. 1926, стр. 707).

«Русалка» — популярнейшая переделка «на русские нравы» оперы Генслера «Das Donauweibehen» (1803 г.), не сходившая о репертуара наших театров в течение первой трети XIX столетия. Тарабар, — конюший князя Индостана, — один из персонажей «Русалки».

Андрей Васильевич Сушков (род. в 1785 г., ум. в 1846 г., вдовец с 1823 г.).

«Вера» — или описка, или замена для печати подлинного имени одной из трех сестер А. А. Лопухина — Марии, Варвары и Елизаветы.

Дмитрий Петрович Сушков (род. в 1817 г., ум. в 1877 г., поэт.

М. Ю. Лермонтов произведен был из юнкеров в корнеты лейб-гвардии гусарского полка приказом от 22 ноября 1834 г.

Михаил Лукьянович Яковлев (род. в 1798 г. ум. в 1868 г.), лицейский товарищ Пушкина, талантливый диллетант-композитор и певец, о шумных успехах выступлений которого в петербургских гостиных тридцатых годов сохранились рассказы многих современников. См. Н. А. Гайстфрейнд. «Товарищи Пушкина по Царскосельскому лицею», т. II, СПБ. 1912, стр. 234–258.

Романс А. А. Алябьева на слова известного стихотворения Пушкина, напечатанного впервые в «Северных Цветах» на 1830 год.

Александр Семенович Шишков (род. в 1751 г., ум. в 1841 г.), президент Российской Академии, известный государственный деятель и литератор начала XIX ст., автор «Рассуждения о старом и новом слоге Российского языка», один из вождей «архаистов» в их борьбе с эпигонами Карамзина и Жуковского.

«Я был в Царском Селе, когда приехал Алексей, — писал Лермонтов его сестре, М. А. Лопухиной, 23 декабря 1834 г. — Узнав о том, я едва не сошел с ума от радости: разговаривал сам с собою, смеялся, потирал руки. Вмиг возвратился я к моим прошедшим радостям: двух страшных годов как не бывало, наконец… На мой взгляд, брат ваш очень переменился, он так толст, как я тогда был, краснощек, но всегда серьезен и солиден; однако, в вечер нашего свидания мы хохотали, как сумасшедшие — бог знает отчего! — Скажите, мне показалось, будто он чувствует нежность к m-lle Catherine Souchkoff… известно ли это вам?.. Дядьям сей девицы, кажется, очень хотелось бы их повенчать Сохрани боже!.. Эта женщина — летучая мышь, крылья которой зацепляются за все встречное. Было время, когда она мне нравилась. Теперь она почти принуждает меня ухаживать за нею, но, не знаю, есть что-то такое в ее манерах, в ее голосе грубое, отрывистое, надломанное, что отталкивает; стараясь ей нравиться, находишь удовольствие компрометировать ее, видеть ее запутавшейся и собственных сетях». (Полн. собр. соч. М. Ю. Лермонтова, т. IV, изд. 2-ое, П. 1916, стр. 320–321).

«Бал продолжился, но праздника уже не было». — цитата из сборника стихов графа Рессегье (род. в 1788, ум. в 1862 г.).

Некоторые детали этой мелодраматической ситуации использованы были Лермонтовым для пьесы «Два брата», над которой он работал в 1836 г. Ср. общие соображения об этом П. А. Висковатова (М. Ю. Лермонтов. М. 1891, стр. 234–235 и 283), подхваченные в очерках М. А. Яковлева («Лермонтов, как драматург». П. 1924, стр.162–164).

Однако, попытки последнего автора опереться в своих заключениях на некоторые текстуальные совпадения «Двух братьев» и записок Е. А. Сушковой не выдерживают никакой критики: в пору работ над своими воспоминаниями Е.А. были уже знакома о публикацией «Юношеских произведений Лермонтова» в «Русском Вестнике» за 1857 г., т. IX, стр. 330–342, откуда явно заимствовала и некоторые смутившие Мих. Яковлева тирады.

Почти портретную характеристику Е. А. Сушковой и историю своего «романа» с ней Лермонтов дал, как известно, в неоконченной повести «Княгиня Литовская», опубликованной лишь и 1882 г., т. е. много лет спустя после смерти мемуаристки.

В Лермонтовской биографической литературе нет никаких упоминаний о женщинах, имени и фамилии которых соответствовали бы этим инициалам. Впрочем, Е. А. Хвостова могла нарочно прикрыть в печати ложными буквенными обозначениями подлинные имена «жертв» поэта.

«Если бы вы знали г-жу Хвостову, писавшую о нем совсем не то, что она сама же мне рассказывала, — сообщила в 1880 г. Н. Д. Хвощинская-Заиончковская И. К. Михайловскому, явно путая, впрочем, переданные ей факты. — «Какой он был славный, Лермонтов, и как его не понимали эти барыни и барышни, которые только и думали, что об амуре и женихах! И хорошо они его ценили! Ведь, этой самой Хвостовой он написал свое Когда я унесу в чужбину, а, умирая, «как сестре», послал, сняв с своей руки, кольцо: я его видела — широкое, плоское. Она подарила это кольцо некоему гусару, сосланному сто раз по делом на Кавказ за сотню подвигов. При мне это было. Я кричала: «Помилуйте, да лучше бы вы мне отдали!» — «Mais il n'est done pas un gage d'amour, et puis deja quinze ans!» — «Видите какой резон. А потом пишут свои мемуары, да себя в них раскрашивают». («Русск. Мысль» 1890 г., кн. XI, стр. 100–101).

Е. А. Ладыженская в своих «Замечаниях» на Записки Е. А. Сушковой оспаривает некоторые детали как самого содержания, так и обстановки получения анонимного письма.

Как отмечал первый издатель «Записок», «в составлении этого письма Е.А., как сама и последствии рассказывала, подозревала М. Ю. Лермонтова; ко это подозрение родилось в ней не вдруг, а в последние уже годы ее жизни». Между тем сестра мемуаристки, живая свидетельница всех этих событий, удостоверяет, что с самого начала никаких сомнений в имени автора у Е. А. Сушковой быть не могло: «стоило бросить взгляд, чтоб узнать руку Лермонтова».

«Любить более, чем быть любимым — несчастье! Любить менее, чем быть любимым — отвратительно! Нужно выбрать!»

«Боже мой, как же вас любить? Вы будете недовольны всякой любовью. Однако, можно любить столько же, сколько быть любимым»

«Голова мертвого — единственная которая не лжет».

«Ее глаза, полные звезд»… «как ваши, — я воспользуюсь сравнением».

«Так хорошо около всего доброго».

Вероятно, Семен Алексеевич Юрьевич, полковник, один из воспитателей великого князя Александра Николаевича, в 1836 г., женившийся на племяннице E. С. Купфер, близкой Е. А. Сушковой.

Тетрадка эта была, как отметил в 1870 г. М. И. Семевский «зачитана у Е.А. одним из ее родственников, несколько лет спустя, и таким образом, без сомнения, пропала безвозвратно». Письмо Н. А. Фадеевой в редакцию «Современной Летописи» 1871 г., № 41, стр. 8–9 удостоверило, что эта «заветная тетрадь с разговорами Лермонтова» не погибла, а хранится в Одессе, среди семейных бумаг Фадеевых. Однако, М. И. Семевский ошибся только в своем указании времени гибели «тетради»: она исчезла, как видно из находящейся в Пушкинском доме переписки П. А. Висковатого с Н. А. Фадеевой, около 1884 г.

Ненависть, презрение и месть.

Прощение, преданность, смирение.

«Если я начал за нею ухаживать, то это не было отблеском прошлого» — писал Лермонтов весною 1835 г. А. М. Верещагиной о своем романе с Е. А. Сушковой — «В начале это было просто развлечением, а затем стало расчетом»… В чем самый «расчет» состоял, видно из продолжения этого же письма, включенного нами в вводную статью к настоящему изданию, стр. 3–5.

Материал, опубликованный М. И. Семевским в его «послесловии» к Запискам Е. А. Сушковой. объединяет записи случайных устных высказываний о поэте самой мемуаристки и сведения об их отношениях третьих лиц. Все эти свидетельства, степень достоверности, точности передачи и самого интереса которых далеко не одинакова, перепечатываются нами не как новые данные для биографии поэта и интерпретации его текстов, а как анекдоты, необычайно характерные для начальных элементов формации легенды о Лермонтове. Поэтому, отказавшись от воспроизведения скреплявших эти фрагменты общих рассуждений М. И. Семевского, мы даем собранный им фольклорный материал полностью, по тексту «Вестника Европы» 1869 г., а не по сокращенной редакции отдельного издания воспоминаний.

Когда это место «послесловия» М. И. Семевского прочитано было кузену и приятелю Лермонтова А. П. Шан-Гирею, тот, по словам И. В. Висковатова, «расхохотался и сообщил, что он в церкви был вместе с Лермонтовым и не только не видал его плачущим, но, напротив, в весьма веселом настроении». («Русск. Вестн.» 1882 г., кн, 3, стр. 338).

Е. А. Сушкова неправа: как свидетельствуют опубликованные в 1873 г. документы, М. Ю. Лермонтов родился в ночь с 2 на 3 октября 1814 г. («Русск. Стар.» 1873, кн. VII, стр. 113)

Анекдот этот, опубликованный M. И. Семевским в «Вестнике Европы», исключен был им из текста «Приложений» к отдельному изданию «Записок» Е. А. Хвостовой на том будто бы основании, что «Е.А. в этом случае основывалась на слухах совершенно неверных».

Лермонтов — всегда расчетливый и загадочный.

Дневник Е. А. Сушковой, печатающийся впервые, дается нами в переводе с французского рукописного оригинала, сохранившегося в бумагах Н. А. Фадеевой и через П. А. Висковатова поступившего в 1885 г. в Лермонтовский Музей Николаевского Кавалерийского Училища Отдел IV, № 20, (ныне под тем же шифром в Пушкинском Доме). Рукопись представляет собою тетрадь в 47 исписанных с обеих сторон листов (последний лист, вырванный из другой тетради, — позднейшая вклейка) и озаглавлена «Suite de mon journal. 1833. S.-Petersbourg». Прочие тетради дневника до нас не дошли, погибнув, очевидно, в одесской квартире родственников мемуаристки в начале 80-х годов. Как свидетельствует заметка Н. А. Фадеевой в «Современ. Летописи» 1871 г., № 41, Е. А. Сушкова в пору работ над записками случайно уже не располагала печатаемой нами тетрадью своего раннего «журнала», чем и объясняются разногласия воспоминаний и дневника в реставрации некоторых фактических деталей лета 1833 года.

Купфер, Екатерина Сергеевна, рожд. Слепцова (род. в 1807 г., ум. в 1881 г.), вдова полковника, командира Изюмского гусарского полка.

«21-й» — условное обозначение одного из поклонников Е. А. Сушковой.

«Д–п», несомненно, Анна Николаевна Депрерадович, фрейлина, сверстница Е. А. Сушковой.

Ср. упоминания о Е. И. Сушковой и гр. А. Ф. Ростопчине на стр. 143–146.

«Кто извиняется, сам себя обвиняет».

Упоминаемого далее под прозвищем «Флажолет».

К этому месту между строк приписка, по-видимому тетки: «Он был бы чудной партией для Вас, которая имеет все эти хорошие качества» — qui se ressemblent s'assemble («похожие друг на друга сходятся»). Она же подчеркнула слова в этой фразе. Речь идет, по-видимому, о Головине.

Здесь между строк приписка тетки: «горе ему».

По-видимому сестру г-жи Купфер, о посещении которой речь была выше.

Очевидно генерал Шкурин, упоминаемый в «Записках» стр. 92 и 132.

Намек на предполагавшееся бегство с Н. Г. Головиным, см. стр. 138–142.

А. М. Верещагину, о которой много говорится в «Записках».

Кузина пишущей этот дневник, Евдокия Петровна Сушкова, выходившая замуж за графа А. Ф. Ростопчина.

Характеристика очень верная: ср. воспоминания его дочери, Лидии Ростопчиной — «Les Rostoptchines» Р. 1909. Там же любопытный рассказ, будто Ростопчин был сначала влюблен в Ек. Алекс. Булгакову, но его мать из ненависти к этой семье сообщила сыну, что эта девушка побочная дочь его отца.

Евдокия Петровна Сушкова вместе с братьями жила в доме своего деда с материнский стороны, Ивана Александровича Пашкова.

Петр Васильевич Сушков (род. в 1783 г., ум. в 1856 г.), действ, ст. сов., уволенный в 1833 г. от должности директора Оренбургского таможенного округа.

А. Я. Булгаков сообщал в письме брату 27.V.33 следующие любопытные подробности этой свадьбы, имевшей место накануне: «Дело шло к церемонии, когда жених вдруг вспомнил, что забыл кольца дома: когда уже посылать! Но я дал ему свое обручальное кольцо, да князь Масальский старик свое; стало быть не Андрюша и Додо, а Масальский и я обвенчались… Говорила мне Катя, которая ближе стояла к невесте, что когда священник стал ее опрашивать: не обещала ли ты другому руку свою, то она очень смешалась. Священник повторил вопрос и тогда Ольга Пашкова ей шепнула: Ditea done due non [скажите же, что нет]. Видно Додо вспомнила своего прежнего молодца, нашего Александра [Голицына]. («Русск. Архив», 1902, 1, стр 528).

Она была тайная католичка и с большими странностями, см. о ней у L. Rostoptchine, «Les Rostoptchines».

Александра Ивановна Пашкова, тетка Додо, старая дева, постоянно враждовавшая со своей племянницей.

Эта фраза дана в тексте по-русски.

Екатерина Петровпа Киндякова, дочь ген.-майора, вышедшая в 1831 г. замуж за известного приятеля Пушкина, Александра Николаевича Раевского, вдохновителя его стихотворений «Демон» и «Коварность». О ней см. справку В. Л. Модзалевского к «Дневнику» Пушкина», Пгр. 1923, стр. 209 сл. и письмо А. Я. Булгакова в «Русск. Арх.» 1903, I, стр. 597.

А. В. Сушков, — другой дядя автора дневника.

Здесь приписано поперек по-русски, вероятно, теткой: «Всем сестрам по серьгам, — это утешительно и оправдывает лишь злых. Тот не добр, кто никем недоволен или все могут быть несправедливы к бедной сироте, которая решительно всех ругает от мала до велика».

Ср. с описанием первой встречи с Лопухиным в «Записках», стр. 145 и сл.

Елена Николаевна Трубецкая, упомянутая в «Записках», стр. 56, 62 и сл.

Т. е. Лопухина и Лермонтова.

Прасковьи Васильевны Сушковой, о которой см. в «Записках».

Дмитрий Петрович Сушков, шестнадцатилетний брат Додо.

К этому месту между строк приписка (тетки): «Вы родились хитрой и фальшивой, — недостатки, от которых вас хотели исправить, но как ни гони природу, она возвращается галопом».

Ахилл — негритенок, слуга в доме Лопухиных. Его упоминает Лермонтов, прося осенью 1832 г. в одном из своим писем к С. П. Бахметевой, «отнести поклон веем моим друзьям… во втором разряде коих Achille, арап». (Полн. собр. соч. М. Ю. Лермонтова, т, IV, изд. 2-е, П., 1926, стр. 308) Акварельный портрет этого грума, сделанный самим Лермонтовым, сохранился в альбоме Верещагиной («Сочинения Лермонтова» под ред. П. А. Висковатого, т. V, стр. 381).

С места в карьер.

Этот стих дан в тексте по русски.

Полковник л. гв. Московского полка Вильгельм Иванович Карлгоф, поэт, сотрудник «Лит. прибавл. к Русскому Инвалиду», «Библиотеки дли Чтения», «Северной Минервы», «Невского Альманаха» и др. О его танцовальных вечерах см. Бурнашев, «Русск. Архив» 1872, стр. 1810; о его литерат. обедах П. А. Плетнев, Соч. II, стр. 94 и сл., К. А. Полевой, «Записки», И. С. Тургенев, «Вечер у Плетнева».

Об А. П. Алексееве см. в «Записках» стр. 107.

Ср. подобную историю в «Записках», где дело, однако, происходит в Петербурге, по поводу спектакля «Русалки» и связано с Головиным.

Здесь приписка тетки: «Это у вас такие чувства меры, которые диктуют вам подобные деликатные выражении. Та же рука подчеркнула в тексте слова «яростью, с бешенством».

К этому мосту приписка (тетки) между строк: «доказательство, что Вам приписывают хорошие правила!»

«Чопорная девица»  — тетка Полина.

Последние слова подчеркнуты и к ним приписка тетки: «Несомненно это погубило вас в мнении благоразумного».

В имение «Средниково», где в 1830 г. авторша записок встречалась с Лермонтовым.

Последние слова подчеркнуты и тою же рукой (тетки) приписало: «что за выражение о своих благодетельницах. Те, кто прочтут, воздадут должное вашей злобной душонке, и чем больше вы жалуетесь, тем более вы доказываете, какая вы гадкая, и не заслуживаете даже, чтобы на вас сердились. Вы внушаете настоящее презрение.

Приятельница Е. А. Сушковой в Петербурге, упоминаемая в «Записках».

Речь идет, по-видимому, о А. А. Лопухине.

Эта страница, от слова «освободить» до «разряженную», перечеркнута крест на крест с припиской (тетки) «ужасная ложь».

А. А. Лопухин.

Систематические записи в дневнике после этих слов прерываются, и следующие строки находятся на особом вкладном листке, вырванном из какой то другой тетради.

Первоначально стояло «сегодня».

Материалы эти извлечены нами из биографического этюда В. П. Желиховской — «Елена Андреевна Ган, писательница-романистка в 1835–1842 гг.» («Русск. Старина» 1887 г., кн. III, стр, 745–751). Несомненно авторитетная в тех частях своего повествования, в которых она точно цитирует письма своей матери, осведомленной из первоисточника о романе Е. А. Сушковой с Лермонтовым, В. П. Желиховская не заслуживает подчас доверия там, где ей приходится прибегать к передаче эпизодов истории 1834–1835 гг. «своими словами», по памяти и устным преданиям. Разумеется, самой ценной частью материалов Е. А. Ган и В. П. Желиховской являются выдержки из тетради, в которой изложена была «тайная история жизни» Е. А. Сушковой. Характерно, что в этом раннем автобиографическом документе (сама составительница называла его «исповедью») некоторые личные имена были зашифрованы еще строже, чем в позднейших записках.

Под именем «князя Мишеля» в «исповеди» был выведен А. А. Лопухин.

«Бог мой, мадмуазель, может быть я люблю вас, может быть, нет, право, не знаю! И можно ли помнить о всех увлечениях прошедшей зимы? Я. влюбляюсь, чтобы убить время, но не рассудок! Поступайте, как я, и будете чувствовать себя хорошо».

«Потому что он обладает дьявольским искусством очарования, потому что он Демон, и его стихия — зло! Зло без всякой личной заинтересованности, зло ради самого зла!»

«Господи, как вы изменились, какое горе стерло ваши чудесные краски!»

«Хотите ли оставить за мной мазурку, мне нужно о вами поговорить!»

«Скажите, не влюблены ли вы случайно, но в кого же? Не в…»

Хронология здесь В. П. Желиховской спутана: поездка Е. А. Сушковой в Москву весной 1833 г, объединена с материалом о позднейших ее встречах с А. М. Верещагиной.

«Будьте спокойны, милая кузина. Мишель никогда не женится на m-lle Сушковой. Я играл двойную игру, которая удалась мне превосходно. Кокетство m-lle Сушковой хорошо наказано. Она так очернена в глазах Мишеля, что он к ней чувствует одно презрение: мне же удалось лестью вскружить ей голову и даже внушить ей страсть, которая мне неприятна… Не так то легко будет мне от нее отделаться! Зато цель наша достигнута, а что касается до m-lle Сушковой, — будь с ней что будет…»

Эти подозрения о материальной заинтересованности А. М. Верещагиной и ее матери в разрыве А. А. Лопухина с Е. А. Сушковой были лишены всякого основания и немедленно вызвали в печати протестующее разъяснение Е. Бакуниной («Русск. Стар.» 1887, кн. VIII, стр. 430).

Романтическую настроенность Е. А. Сушковой ярко характеризует рассказанный В. А. Желиховской эпизод из семейной их хроники 1836 года, когда героиня Лермонтовского романа была выбита на долго из колеи фантастическими слухами о десятках миллионов рублей, скрытых якобы одним из ее предков в английском банке во времена императрицы Анны и Бирона: «Загвоздка к получению этого прадедовского капитала, с процентами на проценты, состояла лишь в том, что сгорели документы, выданные банком». («Русск. Стар» 1887 г., кн. III, стр. 739).

«Замечания» Е. А. Ладыженской, вдохновленные чувством большой обиды за обнаженные в записках Е. А. Хвостовой семейные тайны, за поруганные в лих традиции «фамильной чести», осложнены еще и глубокой личною неприязнью «горбатой и некрасивой» (как свидетельствуют воспоминания Е. А. Ган) оппонентки к ее красавице-сестре, какими то старыми, затаенно-интимными счетами с нею. (Немалую роль играло здесь, как мы полагаем, и то обстоятельство, что влюбленный в Екатерину Александровну «помещик Л-кий», многократно отвергнутый ею и в столь непривлекательных тонах охарактеризованный в записках — стал впоследствии мужем «сестры Лизы»). Однако, ни личная предубежденность, ни сословные и семейные предрассудки, ни даже те грубые полемические выпады, которыми сопровождает Е. А. Ладыженская «разоблачения» некоторых случайных генеалогических промахов, а еще чаще описок и даже опечаток воспоминаний Е. А. Хвостовой, не мешают признать большую ценность и интерес тех страниц ее «замечаний», которые непосредственно относятся к роману Лермонтова с ее сестрой. Многие психологические и бытовые детали именно этих показаний Е. А. Ладыженской, как живой свидетельницы и участницы инсценированных поэтом событий, дают немало новых дополнительных штрихов к историческому полотну, развернутому в записках Е. А. Сушковой-Хвостовой. Текст «замечаний» воспроизводится нами по «Русскому Вестнику» 1872 г., кн. I, стр. 637–662.

В примечаниях к стр. 602 Воспоминаний мой дед назван русским посланником в Вене; из того же примечания узнала я, что его жена, княжна Монморанси, была дочерью французского посланника в той же Вене. И прекрасно! Равный брак; веселым пирком, да за свадебку. Неладно выходит одно то, что Монморанси целые века назывались: les premiers Barons chrétiens, потому что их предок, варвар-Франк, вслед за королем Кловисом принявший св. крещение, получил этот титул; позднее они сделались только герцогами и то в младшей линии старинного этого рода. Кто не знает, что остроумец Талейран, будучи послом в Лондоне, представляя друг другу Монморанси и Ротшильда, промолвил: М. le premier baron chrétien, М. le premier baron juif.? Е.Л. [Прим. E. A. Ладыженской, ссылки которой на страницы соответствовали тексту записок Е. А. Хвостовой в книжках «Вестника Европы»].

В тексте записок Е. А. Хвостовой здесь, вероятно, простая описка: вместо имени Прасковьи Юрьевны Кологривовой поставлено имя Варвары Юрьевны Горчаковой.

Эти и нижеследующие тирады Е. А. Ладыженской вызваны простой опечаткой журнального текста «Записок» Е. А. Хвостовой, исправленной в отдельном их издании: речь идет на стр. 73–74 не об Александре Андреевиче Беклешове, а об его брате Алексее.

Для меня ясно, что здесь хотели изобразить не Александра Андреевича, а брата его Алексея Андреевича, но едва ли портрет идет к кому либо из обоих. Я не знала ни одного ни них. Е.Л.

Эту просторную и высокую карету, с княжескими коронами вокруг империала, вычинил и изготовил нам дедушка для вечерних выездов, когда я с мужем и сопутствовавшею нас сестрой посетила его в Пензе. Но экипаж, возбуждавший наш смех в зиму 1836 года, мог быть новейшего фасона в 1811–1819. Е.Л.

«Замечания» Е. А. Ладыженской об ее прабабке нисколько не колеблют ни той общей характеристики, ни тех конкретных фактов, которые дает Е. А. Сушкова-Хвостова на стр. 39–40 своих «Записок». Любопытно, что и Воспоминания А. М. Фадеева стр. 33–34,  хорошо знавшего княгиню А. И. Долгорукую, гораздо ближе материалам Е. А. Хвостовой, чем данным ее оппонентки:

«Княгиня Анастасия Ивановна Долгорукая. — вспоминает он, — восьмидесятилетняя бабушка жены моей,  рожденная Ладыженская,  родная внучка князя-кесаря Ромодановского, — уже слабая и полуслепая, некогда красавица, блиставшая при дворах императрицы Елизаветы и Екатерины II. При выходе ее замуж за князя Василия Сергеевича Долгорукого, она получила в приданое более восьми тысяч душ, и жила с ним когда то очень широко в своем богатом московском доме, к сожалению, часто не соображая своих хотя и больших доходов с превышающими их расходами. Как они легко обращались с своим состоянием, доказывает следующий характерный случай из их тогдашней жизни: заболел у них один из сыновей скарлатиной, находился в опасности, но выздоровел: доктору, лечившему его, в благодарность за лечение, они подарили прекрасное подмосковное имение с четырьмя стами душ. Немудрено, что, вследствие такого неосмотрительного обращения с имуществом, оно наконец совсем расстроилось, и княгиня Анастасия Ивановна, на старости лет, должна была ограничиваться очень умеренными средствами, доставлявшимися одним уцелевшим имением в несколько сот душ, полуразоренных и обремененных долгами. Она, однако, была очень умная, любезная, светская старушка, с большим образованием и начитанностью, особенно по части французской литературы. Покойный муж ее, князь Василий Сергеевич Долгорукий, был сын князя Сергея Григорьевича, долго находившегося посланникам в Варшаве, потом сосланного при императрице Анне Иоанновне за противодействие Бирону в Березов, где, пробыв восемь лет, был вызван в Петербург, назначен послом в Лондон и накануне отъезда схвачен, препровожден в Новгород и там казнен обезглавлением, с своим племянником князем Иваном Алексеевичем Долгоруким, мужем известной Натальи Борисовны, урожденной графини Шереметевой. Громадные их имения и все имущество были конфискованы».

Однако, разорение семьи Долгоруких, вопреки данным Е. А. Ладыженской, дошло к началу 20-х годов до такой степени, что даже блестящий некогда генерал-майор принужден был отказывать себе едва ли не в самом необходимом. Одевался, например, он настолько бедно, что, как рассказывает его зять — «подавал повод к довольно забавным ошибкам. Так, однажды, станционный смотритель ближайшей почтовой станции, давно известный князю, пригласил его крестить у себя сына; князь согласился и в назначенный день отправился к смотрителю. Крестить должны были в две пары, и скоро явился и другой кум, молодой помещик Бахметов, недавно приехавший из Петербурга — великий франт, разодетый щеголем, раздушенный и припомаженный. Смотритель отлучился из комнаты и Бахметов, увидев пожилого человека в стареньком военном сюртучке, вероятно принял его за какого-нибудь отставного унтера и приступил к разговору с ним: «Что, братец, служил в военной службе?» — «Служил». — «Долго служил!» — «Порядочно». — «Много воевал?» — «Воевал». — «Ну что-ж, теперь здесь находишься на побывке или в отставке?» — «В отставке». — «Есть семья, жена, дети?» — «Я вдовец и семья у меня небольшая, всего две дочери». — «Ну, а в отставке с каким чином, Фельдфебелем или вахмистром?» — «Генерал-майором». — «Что?!.. Как?!» — Князь повторил свой ответ. Бахметов сильно озадачился и сконфуженно спросил: «Позвольте узнать, с кем я имею честь говорить?» «Я — князь Павел Васильевич Долгорукий». Бахметов окончательно растерялся, забормотал несвязные извинения и напустился на вошедшего смотрителя, как он смел не предупредить его какой у него сидит гость. Князь должен был заступиться за смотрителя и едва мог успокоить молодого человека. Такие случаи бывали не раз и очень забавляли князя» («Воспоминания» А. М. Фадеева, Одесса, 1897 г. стр. 35, 36).

Не допуская сначала и мысли, чтоб эти Воспоминания могли быть написаны г-жой Хвостовой, родною моею сестрой, которая естественно должна бы иметь одинаковые с моими сведения и понятия о семейных лицах — я немедленно написала письмо к редактору «Вестника Европы», с восстановлением всех имен и событий, как они произошли фактически, т. е, как изложены здесь. Я просила объяснить мне это загадочное приключение, отнесенное мною к плохой шутке над журналом и над публикой. Но, по некоторым обстоятельствам, письмо мое не дошло по назначению. Е.Л.

С этим персонажем «Семейной Хроники» С. Т. Аксакова М. И. Семевский сравнил А. В. Сушкова в предисловии своем к журнальному тексту и отдельному изданию «Записок Е. А. Хвостовой» Ред.

В специальной «Заметке о белых перчатках и о пистолете, заряженном клюквою» — В. П. Бурнашев указал на неосновательность соображений Е. А. Ладыженской о якобы слишком крупных размерах дамских перчаток 20-х годов (он помнил о продаже в одном из петербургских магазинов пары перчаток, вмещавшихся даже в орех) и выразил сомнение в возможности такой профанации дуального кодекса и уголовных законов, как Пензенская история А. В. Сушкова («Русск. Мир» 1872 г., № 93, стр. 3).

Сочинительница обозначила день встречи на бале 4 декабрем, что совершенно перво, потому что хозяйка дома называлась Варварой; я, несомненно, припомнила, что письмо получено 5-го января, в Крещенский Сочельник. Е.Л.

Кочующая Прасковья Васильевна, сильно боявшаяся езды, даже по улицам, в карете четверней, ограничивала свои городские выезды навещением раз в неделю или в две своей родной племянницы Евдокии Петровны Сушковой, вышедшей потом за графа Ростопчина; мать ее умерла, отец служил в Оренбурге; она воспитывалась у дедушки и бабушки Пашковых. Вечера свои Пр. Вас., действительно часто проводила у своих кузин Анастасии Николаевны Хитровой и княгини Ирины Никитишны Урусовой, к которым немногим реже ее стекались почти вся Москва и множество приезжих из Петербурга и из губерний. Я не стану говорить о том, что кроткая и не только образованная, но ученая Прасковья Васильевна заменила утраченную мать своим младшим братьям и сестре; для них отказывала богатым и знатным женихам; была долгие годы одним из лучших украшений общества, примером всех добродетелей для своей семьи; предпочтительною собеседницей просвещеннейших и остроумнейших лиц своего времени; я не стану распространяться о том, как до самого дня смерти она была готова итти в огонь и в воду за каждого из своих многочисленных племянников, племянниц и их детей; как она скончалась с их именем на устах; ни о том, как ее любовь к людям и к добру уравновешивалась в ее мягком сердце твердым, решительным удалением от зла. Я не могу распространяться об этом; моя суровая обязанность заниматься теперь не ее редкими достоинствами, а указать еще на легкомысленную и неверную выдержку (из другой тетради; может быть, и она изготовляется в печать?) задевшую нашу праведницу. В годы вымышленных кочеваний Андрея и Прасковьи Вас., они были самыми постоянными жителями Москвы. Первый едва в три года раз показывался на недельку в Петербурге, и его каждый вечер можно было видеть в Московском Английском клубе; для второй — поездка в Петровский парк уже казалась пренеприятным путешествием Сверх того, оба они, и брат и сестра, имели на руках малютку, дочь овдовевшего Андрея Вас., и с незапамятных времен посвятили себя нежнейшему и самоотверженному уходу за святой старушкой, их тетушкой Прасковьей Михайловной Сушковой, слепою, и лет десять почти не сходившей с кровати. Только лишившись ее, получили они не отрадную для их сердца возможность двинуться с места. Тогда то, взяв меня для свидания с дедушкой Долгоруковым, они поехали в саратовское поместье малолетней дочери Андрея Вас., а зиму провели в Пензе, где у них были горячо любимые родные: Софья Николаевна Панчулидзева, жена тамошнего губернатора, брат ее Николай Николаевич Сушков — и их семейства. Е.Л.

Теперь, я или не дала бы вероятия подобным объяснениям, или и толковала бы возложенное поручение не страстью, а заботливостью и той особы и других родственниц г. Л–на, не имевших права удерживать независимого, но чрезвычайно молодого человека от слишком ранней женитьбы, если он о ней помышлял, и потому попросивших близкого им Лермонтова научить, как сказали бы теперь, девушку, совершенно незнакомую одним, мало знакомую другим из них. С другой стороны, не чуждо мне и то предположение, что Лермонтов, по природе более склонный наносить вред, чем вносить с собою благополучие, сам от себя затеял разлучить, а не соединить. Опять повторяю: если был помысел о соединении. Е.Л.

В собрании автографов С. Ю. Витте, опубликованных в «Старине и Новизне», сохранилась случайная записка rp Е. П. Ростопчиной к «душке пиглице» Е. А. Ладыженской. Записка относится к 1818 г. и содержит приглашение на литературный вечер.

Эта лаконическая записка, вдохновленная, по словам самой ее составительницы, «памятью сердца», которая «переживает память рассудка», дает одну из самых тонких общих характеристик Лермонтова. Блестящая светская львица и талантливая писательница, знавшая Лермонтова еще подростком и близко познакомившаяся с ним в последний год его жизни, вдохновившая поэта в 1830 г. на известное стихотворное признание «Умеешь ты сердца тревожить», а через десять лет на послание «Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены», графиня Е. П. Ростопчина составила печатаемый нами мемориал 10 сентября 1858 г., по просьбе гостившего тогда в России Александра Дюма. Особенности происхождения и назначения «записки» предопределяли, разумеется, характер повествования и заранее суживали его размах. Однако, тем большую значимость приобретают для нас те, роняемые как бы на лету и почти всегда неожиданные, интимно-биографические детали, которыми искусно оживила Е. П. Ростопчина лощенные обобщения я нарочито сдержанные оценки своей записки. Приятельница Лермонтова и кузина Е. А. Сушковой, мемуаристка очень тонко использовала здесь и сведения свои о трагикомических перипетиях их романа. Записка Е. П. Ростопчиной впервые появилась в издании Дюма «Le Caucase, journal de voyages et de romans» 4 мая 1859 г., №19, стр. 147–150. Много раз перепечатываясь затем в книге путешествий Ал. Дюма, рассказ этот в русском переводе помещен был в «Русской Старине» 1882 г., кн. 9, стр. 615–620, откуда и воспроизводится нами, очищенный от явных описок оригинала и неисправностей перевода.

В оригинале стояло «или в 1815 г.»

Речь идет о Е. А. Сушковой. Ср. четвертую главу ее записок.

К этому времени относятся, однако, уже два стихотворения Лермонтова, посвященные Е. П. Сушковой-Ростопчиной: «К Додо» (Умеешь ты сердца тревожит) и «Крест на скале».

«Маёшка» — известное школьное прозвище Лермонтова, пущенное в оборот, вероятно, им же самим. Как свидетельствуют воспоминания М. Н. Лонгинова, похождения фантастического уродца «Monsieur Mayeux» были «изображены в целых сериях карикатур, появившихся после 1830 г. в парижских  карикатурных  листках, особенно в Charivari». («Русск. Стар.» 1873 г., т. VII. стр. 390). О литературной истории самого типа «Mayeux» см. любопытные соображения П. Н. Сакулина в «Изв. II отд. Акад. Наук», т. XV, кн. 2, стр. 71–72).

Об этом эпизоде см. Записки Е. А. Сушковой, стр. 203–205.

«Обращение к императору» было, как известно, не в тексте стихотворения, а лишь и эпиграфе к нему, заимствованном Лермонтовым из русского перевода трагедии Rotron «Венцеслав»: «Отмщенье, государь, отмщенье! Паду к ногам твоим! Будь строг и накажи убийцу» и т. д.

Материалы, относящиеся к первой ссылке Лермонтова, собраны и освещены в исследовании П. А. Висковатого «М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество», М., 1891, стр. 227–268.

Столкновение произошло не в результате «спора о смерти Пушкина», а из-за нескольких колких слов о де-Баранте, сказанных Лермонтовым красавице княгине М. А. Щербатовой. Дуэль произошла 18 февраля 1840 года, Лермонтов был легко ранен, после чего соперники примирились. Однако, некоторые сплетни, вызнанные характером официальных показаний поэта о поединке, едва не привели его к второй дуэли с де-Барантом. Новое объяснение бывших дуэлянтов закончилось благополучно, но, как передает А. П. Шан-Гирей, «мать Баранта пожаловалась командиру гвардейского корпуса, что Лермонтов, будучи под арестом, приглашал ее сына к себе и снова вызывал на дуэль». Дело осложнилось и после длительного военно-судного разбирательства привело Лермонтова 13 апреля 1840 г. к второй ссылке на Кавказ, в полки действующей армии. См. документы военно-судного дела о первой дуэли Лермонтова, опубликованные в книге Любавского «Русские уголовные процессы». СПБ, 1886 г. и сводку мемуарных данных об этом эпизоде, сделанную в главе XVI-ой книги П. А. Висковатого «М. Ю. Лермонтов», М. 1891 г.

В оригинале: «одним днем более, чем с вами, любезный Дюма, а потому не ревнуйте».

Печатается в «полных собраниях сочинений» Лермонтова под названием «Отрывок из начатой повести» («У граф. В.*** был музыкальный вечер»).

«Мы все, и особенно я, — рассказывала А. О. Смирнова П. А. Висковатову, — наперерыв приставали к вел. князю Михаилу Павловичу, прося за Лермонтова, и он при большом расположении своем к Е. А. Арсеньевой сдался. Я ему все говорила, что хороший сын матери не может быть дурным сыном отечества, а Лермонтов для бабушки больше, чем сын» (П. А. Висковатов «М. Ю. Лермонтов», М. 1891, стр. 375).

Из Петербурга Лермонтов выехал 2 мая 1841 г. Сохранился сборник стихотворений граф. Е. П. Ростопчиной, подаренный ею 20 апреля Лермонтову, с надписью «В знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому». (Полн. собр. соч. М. Ю. Лермонтова, т. V, СПБ, 1913 г., стр. 21).

Речь идет об Андрее Николаевиче Карамзине, старшем сыне историографа (род. в 1814 г., убит в 1854 г.).

Николай Соломонович Мартынов, товарищ Лермонтова по юнкерской школе, бывший кавалергард, числился в это время отставным майором Гребенского казачьего полка, а потому гвардейского мундира носить не мог.

Рассказ А. П. Шан-Гирея, близкого родственника, сверстника и приятеля Лермонтова, принадлежит к числу наиболее ценных памятников мемуарной литературы о нем. Интимно осведомленный о наименее известных этапах жизненного пути поэта, А. П. Шан-Гирей только заново раскрыл перед нами целые страницы биографии Лермонтова, но и одновременно дал богатый материал для уяснения генезиса важнейших его творений. Судьба этих воспоминаний или «Рассказа» как определял их автор, не совсем обычна. Одно из важнейших и для своего времени совершенно неожиданных свидетельств А. П. Шан-Гирея — его рассказ об исключительной роли в жизни и творчестве Лермонтова В. А. Лопухиной (по мужу Бахметевой) — вызвало протест родных последней против появления этих материалов в печати. (См. П. А. Висковатов, «М. Ю. Лермонтов», М. 1891, стр. 279, 280). Вот почему мемуары, датированные 1860-м годом, опубликованы были только тридцать лет спустя после их написания, в «Русском Обозрении» 1890 г., кн, VIII, стр. 724–764.

М. Ю. Лермонтов родился не в Тарханах, а в Москве, куда мать его привезли на время родов.

Не дошедшая до нас «Индианка», как свидетельствуют разыскания П. А. Висковатого, была «писана, но, кажется, не закончена, после — по прочтении романа Шатобриана «Аттала», который Лермонтов думал драматизировать, а потом написал поэму». («М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество». М., 1891 г., стр. 48.

Мария, Варвара и Елизавета Александровны и брат их Алексей.

«Воспоминания о Лермонтове, отрывок из записок», под таким заголовком, без имени автора и с большими сокращениями, появилась в «Русском Вестнике» за 1857 г., кн. XI, стр. 395 и сл., четвертая глава записок Е. А. Хвостовой.

Александра Михайловна Верещагина и Екатерина Александровна Сушкова — «Miss Black-eyes».

Е. И. Сушкова, впоследствии граф. Ростопчина.

Ошибка: 1 сентября 1830 г.

Речь идет об известных стихах 1830 г. «Бухариной», «Трубецкому», «Г. Павлову», «Алябьевой», «Нарышкиной», «Бартеневой», «Мартыновой», «Башилову», «Сабурову», «Уваровой».

Письмо это, приведенное А. Шан-Гиреем во французском подлиннике, мы даем в русском переводе. Дата письма — 1835 год — установлена П. А. Висковатовым.

Имя Лермонтова не значится в официальных списках участников известного университетского скандала 16 марта 1831 г, (освистание и изгнание из аудитории бездарного профессора Малова), но сохранилось не мало авторитетных свидетельств о его прикосновенности как к этому делу, так и к другим стычкам с преподавателями. Отношения с последними настолько обострились, что дальше оставаться на факультете было трудно, а потому неудивительно, что Лермонтов покинул Московский университет, отзываясь «с негодованием», как рассказывает его сокурсник О. Ф. Вистенгоф, о «тогдашней университетской нелепой администрации» и квалифицируя своих профессоров, как людей «отсталых, глупых, бездарных, устарелых» («Истор. Вестн.» 1881 г., кн. V, стр. 337).

Переход Лермонтова в Петербургский университет не состоялся только из-за отказа администрации последнего зачесть поэту годы пребывания в Москве.

Письмо это мы печатаем в переводе с французского оригинала, опубликованного А. П. Шан-Гиреем. Дата письма — 1832 год — установлена П. А. Висковатовым.

Весть о поступлении Лермонтова в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

Вероятно, здесь начинается ответ на запрос М. Ю. Лермонтова о Вареньке Лопухиной.

Текст «Уланши», сообщаемый А. П. Шан-Гиреем, отличается несколькими существенными вариантами от общеизвестного, печатающегося по копии юнкерского рукописного журнала «Школьная заря». (1834 г.).

Ошибка: не к начале 1835 г., а 22 ноября 1834 г.

Эта версия первого появления Лермонтова в печати («Библ. для Чтения» 1836 г., т. XI, стр. 81–94), восходящая, очевидно, к рассказу самого Н. Д. Юрьева, полностью подтверждается и заметками А. Я. Меринского («Атеней» 1858 г., №48), и воспоминаниями В. П. Бурнашева («Русск. Арх» 1872 г., стр. 1771–77). По вопросу об отношении самого Лермонтова к этому эпизоду имеется указание анонимного рецензента «Библ. для Чтения» 1842 г. (возможно, сам О. И. Сенковский), противоречащее данным мемуаристов.

Как свидетельствует одно случайно сохранившееся письмо бабушки к Лермонтову, сверх обычного довольствия натурой, шедшего из крепостных деревень, поэту с 1835 г. положено было на личные расходы «всякие три месяца по 2500 рублей», не считая особых выдач на костюмы, на лошадей и пр. см. приложения к книге П. А. Висковатова «М. Ю. Лермонтов» М., 1891, стр. 5–6.

Андрей — камердинер Лермонтова, из Тархакских крепостных крестьян.

«Мунго» или, вернее. «Монго» — прозвище, навсегда утвердившееся за А. А. Столыпиным (род. 14.XI.1816 г., ум. 10.X.1858 г.), было дано ему Лермонтовым, который выкроил эту кличку из заголовка французского романа «Похождения Монгопарка».

Не «в это же время», а несколько раньше, так как В. А. Лопухина вышла замуж в 1835 г.

А. А. Жандр был не автором, а переводчиком трагедии Ротру «Венцеслав».

Все недочеты старых печатных текстов «Смерть поэта», указанные А. П. Шан-Гиреем, в новейших изданиях сочинений Лермонтова, разумеется, исправлены. Любопытен приведенный Шан-Гиреем вариант пропущенного в «С.-Петербургских Ведомостях» стиха, который обычно читается: «Вы, жадною толпой стоящие у трона».

Генерал-лейтенант Л. В. Дубельт — начальник штаба корпуса жандармов.

Автограф этого письма, относящегося, вероятно, к концу 1837 г, до нас не дошел.

По поводу этого письма С. А. Раевский, от 8 мая 1860 г., писал автору воспоминаний следующее:

«Друг Аким Павлович! Наконец исполняется постоянное мое желание, — ты решаешься написать твои воспоминания о незабвенном Михаиле Юрьевиче. Ты был его другом преданным с детства и почти не расставался с ним; по крайней мере все значительные изменения в его жизни совершились при тебе, при теплом твоем участии, и редкая твоя намять порукою, что никто вернее тебя не может передать обществу многое замечательное об этом человеке, гордости нашей литературы.

Соглашаясь на напечатание избранных тобою его бумаг, которые я берегу, как лучшие мои воспоминания, я считаю необходимым к избранному тобою письму его, писанному ко мне в Петрозаводск, присовокупить мои объяснения. В этом письме Мишель, между прочим, написал, что я пострадал через него.

Я всегда был убежден, что Мишель напрасно исключительно себе приписывает маленькую мою катастрофу в Петербурге в 1837 г. Объяснения, которые Михаил Юрьевич был вынужден дать своим судьям, допрашивавшим о мнимых соучастниках в появлении стихов на смерть Пушкина, — составлены им вовсе не в том тоне, чтобы сложить на меня какую нибудь ответственность, и во всякое другое время не отозвались бы резко на ходе моей службы; но к несчастию моему и Мишеля, я был тогда в странных отношениях к одному из служащих лиц. Понятия юриста студента Московского университета часто вовлекали меня в несогласия с окружавшими меня служаками, и я, зная свою полезность, не раз смело просил отставки. Мне уступали и я оставался на службе при своих убеждениях: но когда Лермонтов произнес перед судом мое имя, служаки этим воспользовались, аттестовали меня непокорным и ходатайствовали об отдаче меня под военный суд, рассчитывая вероятно, что во время суда я буду усерден и покорен, а покуда они приищут другого способного человека. К счастию ходатайство это не было уважено, а я просто без суда переведен на службу в губернию; записываю это для отнятия права упрекать память благородного Мишеля. Самые же стихи его были отражением мнений не одного лица, но весьма многих, и вот как они составились.

Убийство А. С. Пушкина так глубоко потрясло грамотные слон общества, что почти повсюду рассматривали вопрос, как будет наказан Дантес? И тогда, как иные желали, чтобы иностранец, убивший в поэте часть славы Русского народа, был, как лицо, состоящее на русской службе, наказан по русским законам; другие предсказывали, что Дантес, как иностранец и аристократ, останется ненаказанным, несмотря на наши законы. Большая половина известной Элегии, в которой Мишель, после горячего спора в нашей квартире, высказал свой образ мыслей, написана им была без поправок в несколько минут (Мишель почти всегда писал без поправок) и как сочинение было современно, то и разнеслось очень быстро. Повторяю, мне не в чем обвинять Мишеля. Прощай, желаю поскорее видеть в печати твой труд, —

всегда преданный Раевский.

8 мая 1860 г.»

С. Раевский Его В-ю А. П. Шан-Гирею.

А. П. Шан-Гирей ошибся: стихотворение это, написанное в 1835 г. и самим Лермонтовым не печатавшееся, опубликовано было впервые в «Современнике» 1851 г., №5, стр. 5, после чего стало входить во все издания сочинений Лермонтова. Так как в списке этих стихов, опубликованном А. П. Шан-Гиреем, никаких вариантов, сравнительно с автографом, нет, то мы перепечатываем из «Русского Обозрения» только первые строфы.

«Я пустился в большой свет — писал Лермонтов в это время М. А. Лопухиной. — В течение месяца на меня была мода, меня наперерыв отбивали друг у друга. Это, по крайней мере, откровенно. Весь этот народ, которому доставалось от меня в моих стихах, старается осыпать меня лестью. Самые хорошенькие женщины выпрашивают у меня стихов и хвастаются ими, как триумфом. Тем не менее, я скучаю». («Полн. собр. соч. М. Ю. Лермонтова», т. IV (изд. 2), П., 1916 г. стр. 232–333).

Характерный эпизод из эпохи участия Лермонтова в «Отечественных Записках» передает И. И. Панаев в своих известных «Литературных воспоминаниях»: «Раз утром Лермонтов приехал к Краевскому в то время, когда я был у него. Он привез ему свое стихотворение: «Есть речи, — значенье темно, иль ничтожно»… Прочел его и спросил: — «Ну, что, годится?..» — «Еще бы! Дивная вещь — отвечал Краевский; — превосходно: но тут есть в одном стихе маленький грамматический промах, неправильность…» — «Что такое?»

«Из пламя и света

Рожденное слово»…

— «Это неправильно, не так, — возразил Краевский, — по настоящему надо сказать — из пламени и света…» — «Да если этот пламень не укладывается в стих? Это вздор, ничего, ведь поэты позволяют себе разные поэтические вольности, и у Пушкина их много… Однако… (Лермонтов на минуту задумался)… Дай-ка я попробую переделать этот стих…» — Он взял листок со стихами, подошел к высокому фантастическому столу Краевского с выемкой, обмакнул перо и задумался… Так прошло минут пять. Мы молчали. Наконец, Лермонтов бросил с досадой перо и сказал: — «Нет, ничего нейдет в голову. Печатай так, как есть: сойдет с рук…»

Варвара Александровна Бахметева, урожденная Лопухина.

В 1851 году, как установил П. А. Висковатов.

При жизни Лермонтова «Демон» в цензуру не поступал, а потому не мог получить и того «одобрения», о котором говорит А. П. Шан-Гирей. После же смерти поэта, при попытке напечатать «Демона» в январской книжке «Отечественных Записок» на 1842 год, поэма была запрещена, и до 1860 г. распространялась в России только как нелегальщина.

Пальмовая, искусно сплетенная ветка Палестины была привезена известным путешественником ко святым местам Андреем Николаевичем Муравьевым. С нею стоял он у заутрени в Вербное воскресенье в Иерусалиме и подарил ее Лермонтову. В настоящее время она, в раме за стеклом, стоит в часовне над могилой поэта. [А. Ш.-Г.]

«Вы слишком пользуетесь тем, что мы в стране, где дуэль воспрещена» — «Это ничего не значит, я весь к вашим услугам».

«Слухи, которые дошли до вас, не точны, и я должен сказать что считаю себя совершенно удовлетворенным».

Тетрадь эта, которою воспользовался Лермонтов для работы над такими произведениями, как «Спор», «Сон», «Утес», «Они любили друг друга», «Свиданье», «Дубовый листок», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Выхожу один я на дорогу», «Морская царевна», «Пророк», ныне хранится в Рукописном Отделении Госуд. Публичной Библиотеки в Ленинграде. На первом листе надпись рукою кн. В. Ф. Одоевского: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам и всю исписанную. 1841. Апреля 13-е». Приписка: «Сия книга покойного Лермонтова возвращена мне Е. Е. Хостатовым 30 декабря 1843 г. Кн. В. Одоевский».

Эта тетрадь автографов Лермонтова сохранилась и находится в настоящее время в Рукописном отделении Российского Исторического Музея в Москве.

Николай Соломонович Мартынов, человек умственно ограниченный, фат и позер, как рассказывает близко знавший его Я. И. Костенецкий, при появлении своем в Ставрополе в 1839 г. «был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин, со вздернутым немного носом и высокого роста. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и полон надежд на свою будущность: он все мечтал о чинах и орденах и думал не иначе, как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда он был прикомандирован, и в 1841 г. я увидел его в Пятигорске. Но в каком положении! Вместо генеральского чина он был уже в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким то дикарем: отростил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый». («Русск. Арх.» 1887 г. №1, стр. 114). Фальшь этой дешевой «байронической» позы давала богатый материал не только для изощрения остроумия Лермонтова. Его бывший школьный товарищ стал играть главную роль и в карикатурных набросках, которыми развлекался поэт в последние месяцы своей жизни. В одном из альбомов князь Васильчиков, как передаст П. А. Висковатов, видел, например, сцену, где Мартынов верхом въезжает в Пятигорск. Кругом восхищенные и пораженные его красотою дамы. Под рисунком была подпись: Monsieur le poignard faisant son entrée a Piatigorsk. В альбоме же можно было видеть Мартынова, огромного роста, о громадным кинжалом от пояса до земли — объясняющегося с миниатюрной Надеждой Петровной Верзилиной, на поясе которой рисовался маленький кинжальчик»… Карикатурный силуэт Мартынова «доведен был до такой простоты», что Лермонтов «просто рисовал характерную кривую линию, да длинный кинжал, и каждый тотчас узнавал, кого он изображает». («М. Ю. Лермонтов», М. 1891, стр. 403–404).

Эта глухая ссылка А. П. Шан-Гирея на «остальные варианты» свидетельств о последней дуэли Лермонтова имела прежде всего в виду рассказы, изобличавшие Э. А. Клингенберг (впоследствии жену мемуариста) и некоторых из ее близких в неблаговидной роли в событиях, предшествовавших смерти поэта. Поскольку весь фактический материал о пребывании Лермонтова в Пятигорске, изложенный А. П. Шан-Гиреем, восходил к показаниям об этом Эмилии Александровны (ср. в настоящем издании стр. 397–399 и 429–430), за счет последней приходится отнести и тенденциозную попытку ее мужа заранее опорочить все иные толкования обстоятельств трагической кончины Лермонтова.

Автор писем, положенных в основание публикации П. П. Вяземского «Лермонтов и г-жа Гоммер-де-Гэлль в 1810 г.», Жанна Адель Эрио (род. ок. 1815 г.), жена известного французского геолога и путешественника по Востоку, Оммер-де Гэлль (Hommaire de Hell), с 1835 по 1812 г. производившего некоторые научные изыскания на юге по заданиям русского правительства; поэтесса, выпустившая впоследствии сборник своих стихов («Reveries d'un voyageur», 1845 г.) и описание путешествия по югу России «Voyage dans les steppes de la mer Caspienne et dans la Russie meridionale», Париж, 1860, 2-ое изд. 1868 г.). Это была, по воспоминаниям лично знавшего ее бар. Е. И. фон-Майделя, «молодая, красивая и обаятельная дама, кружившая безустанно головы своих многочисленных поклонников и видевшая в том едва ли не цель своей жизни. Она имела живой и веселый характер, много путешествовала по России и была известна как поэтесса. В разговорах она поражала большою начитанностью и знанием русской истории и литературы. Ее определения и характеристики известных лиц были типичны, злы и метки». (П. К. Мартьянов. «Дела и люди века», т. II, СПБ, 1893 г, стр. 160). Французский оригинал писем А. Оммер-де-Гэлль. опубликованных впервые в переводе П. П. Вяземского в «Русском Архиве» 1887 г., кн III, стр. 128–140, и перепечатанных в «Собрании сочинений П. П, Вяземского», СПБ, 1893 г., стр. 627–641, до сих пор не известен. В ее «путешествии», на которое ссылается издатель-переводчик этих замечательных документов, эпизоды, соответствующие материалу писем, обозначены очень глухо и обще.

Нина Александровна Реброва (по мужу Юрьева), дочь помещика, о заслугах которого по насаждению шелковичного производства и виноградников Оммер-де-Гэлль написала статью «Владимировка на Куме» в «Одесском Журнале» 1840 г. №34, Сведения, сообщаемые в письмах Я. Оммер-де-Галль об увлечении Ребровой Лермонтовым, Э. А. Шан-Гирей назвала, впрочем, без всяких оснований, «чистой выдумкой» («Русский Арх.» 1887 г., кн. XI, стр. 437).

В своей заметке: «Еще о Лермонтове» Э. А. Шан-Гирей отрицает существование в Пятигорске Французского пансиона: «Вероятно г-жа де Галль слыхала рассказы о пленных детях горцев. Этих детей некоторые оставляют в своих семьях, другие отправляют их на воспитание в Петербург, а большую часть обменивали на наших пленных». («Русск. Архив» 1887 г. кн. XI, стр. 487).

Об этом бале вспоминает и Э. А. Шан-Гирей в своих возражениях на письма А. Оммер де Гэлль: «Вспомнила я и бал в Кисловодске. В то время, в торжественные дни, все военные должны были быть в мундирах; а так как молодежь, отпускаемая из экспедиции на самое короткое время отдохнуть на воды, мундиров не имела, то и участвовать на парадном балу не могла, что и случилось именно 22 августа (день коронации) 1840 г. Молодые люди, в числе которых был и Лермонтов, стояли на балконе у окна, стараясь установить свои головы так, чтобы вышла пирамида; а как Лермонтов по росту был ниже всей компании, то голова его пришлась в первом ряду, совсем на подоконнике, и его большие выразительные глаза выглядывали там насмешливо. Это всех очень забавляло, а знакомые подходили с ним разговаривать. В конце же вечера, во время мазурки, один из не имевших права входа на бал, именно князь Тр[убецкой], храбро вошел и, торжественно пройдя всю залу, пригласил девицу *** сделать с ним один тур мазурки, на что она охотно согласилась: затем, доведя ее до места, он так же промаршировал обратно и был встречен апплодисментом товарищей за свой геройский подвиг, и дверь снова затворилась. Много смеялись этой смелой выходке, и только; а кн. Тр[убецкой], (тот самый, который был в 1841 г, во время дуэли Лермонтова) мог бы поплатиться и гауптвахтой». («Русск. Арх.» 1887 г., кн. XI, стр. 137).

Hommaire-de-Hell, Ignace-Xavier (род. в 1812 г., ум. в Персии в 1848 г.) геолог и путешественник. О русских его впечатлениях см. его письмо от 28. IX. 1834 г. к А. М. Фадееву («Стар, и Новизна» кн. 9, СПБ, 1905, стр. 324–325).

Отставной генерал-майор Л. А. Нарышкин и жена его Ольга Станиславовна, владельцы «Мисхора».

Это французское стихотворение Лермонтова не сохранилось.

Генерал-лейтенант в отставке Андрей Михайлович Бороздин, один из старейших колонизаторов Крыма, устроитель Кучук-Ламбата.

Тебу-де-Мариньи (Taitbout de Marigny), французский генеральный консул, путешественник по Кавказу и автор многих работ по гидрографии Черного моря.

Графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена Новороссийского генерал-губернатора, вдохновительница «Ангела» и «Талисмана» Пушкина.

Вероятно, княгиня Мария Андреевна Гагарина, урожденн. Бороздина; бывшая жена декабриста И. В Поджио.

В альбоме, подаренном кн. В. Ф. Одоевским Лермонтову при последнем отъезде его на Кавказ, сохранился вариант этого стихотворения (18 строк), написанный, по-видимому, уже на Кавказе, летом. Лермонтов в нем повторяет снова стих, измененный r-жей Оммер:

Non, il n’est rien! c’est dans la mousse

Le bruit d’une feuille que pousse и т. д.

Французский текст подлинника мы заменяем русским переводом М. Лозинского.

Французские стихи Лермонтова мы даем в переводе М. Лозинского.

Имеются в виду знаменитые красавицы сестры Шериваль: Аврора Карловна, в это время жена П. Н. Демидова, Эмилия — жена графа В. А. Мусина-Пушкина. Анна — жена португальского посланника в России Корреа.

Анна Павловна, сестра императора Николая I, впоследствии королева Нидерландов, прожинала в Брюсселе до революции 1830 года.

Лермонтов, по-видимому, мотивировал свою отлучку с Кавказа необходимостью ехать в Петербург и боялся, что эта уловка откроется и вызовет неприятности.

Русские береговые власти, по-видимому, справедливо подозревали, что французский генеральный консул, прикрываясь привилегиями своего и английского консульства, отправлял оружие и порох враждебным России горским племенам.

В статье П. К. Мартьянова «Поэт Лермонтов и г-жа Адель Гоммер де Гелль» приводится рассказ барона Е. И. фон-Майделя, которому Лермонтов в 1841 г. «с большой живостью и чувством» признался в своем увлечении: «Знаете-ли, барон, — говорил он — я прошлой осенью ездил к ней в Ялту, я в тележке проскакал до двух тысяч верст, чтобы несколько часов пробыть наедине с нею. О, если бы вы знали, что это за женщина! Умна и обольстительна, как фея. Я ей написал французские стихи. И он стал припоминать их, но прочитать не мог и, рассмеявшись, сказал: ну, вот подите ж! забыл… а стихи ей понравились, она очень хвалила их». («Дела и люди века», т. II, СПБ, 1893, стр. 185). Материалы о А. Оммер де Элль (ее стихи и письмо) сохранились в архиве С. Ю. Витте («Старина и Новизна» №9, СПБ., 1905, стр. 324–325).

«Воспоминание» Э. А. Клингенберг, впоследствии ставшей женою А. П. Шан-Гирея, приятеля и кузена Лермонтова, печатается по тексту «Русского Архива» 1889 г., т. II, стр. 315–320. Ближайшее участие Эмилии Александровны в событиях, непосредственно предшествовавших смерти поэта, поднимая значение и интерес ее показаний, заставляет в то же время с большою осторожностью относиться к тем их частям, в которых мемуаристка характеризует свои отношения к Лермонтову и его убийце.

«Новое Время», 1881 г., №1983. Ср. «Историч. Вестн.» 1881 г., кн. VI, стр. 449.

Э. А. Клингенберг, падчерица генерала П. С. Верзилина, жила в это время в Пятигорске в доме своей матери с дочерью генерала от первого его брака — Аграфеной Петровной и с сестрою — Надеждой Петровной.

Общая характеристика Лермонтова дана в другом варианте воспоминаний Э. А. Шан-Гирей: «Как сейчас вижу его, — среднего роста, коротко остриженный, большие красивые глаза; говорил он приятным грудным голосом; любил повеселиться, посмеяться, поострить, затевал кавалькады, распоряжался на пикниках, дирижировал танцами и сам очень много танцовал. В продолжение последнего месяца перед смертью он бывал у нас ежедневно… Он любил рассказывать, танцовать, слушать музыку; бывало, сестра заиграет на пьянино, а он подсядет к ней, опустит голову и сидит неподвижно час, другой. Зато как разойдется, да пустится бегать в кошки-мышки, так, бывало, нет удержу… Характера он был неровного, капризного, то услужлив и любезен, то рассеян и невнимателен». («Новое Обозрение» 1891 г., №2628).

Этот пикник, о котором сохранился обстоятельный рассказ Н. И. Лорера («Pycc. Арх.» 1874 г., № 6) и письмо m-lle Быховец («Русск. Стар.», 1892 г. кн. III) устроен был 3-го июля Лермонтовым и его кружком назло другому кругу, примыкавшему к князю В. С. Голицыну.

Варианты этих стихов, передаваемые другими мемуаристами, позволяют установить пропуск в записи Э. А. Шан-Гирей четвертого стиха экспромта: И букли назад. См. П. А. Висковатов «М. Ю. Лермонтов», М, 1891, стр. 398 и П. К. Мартьянов «Дела и люди века», т. II, СПБ., 1893, стр. 65.

Эмилия Александровна, прошу Вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни.

Лев Сергеевич Пушкин, майор, брат поэта.

С. В. Трубецкой, сын упомянутого генерала В. С. Трубецкого.

Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями.

А. А. Столыпин, двоюродный дядя Лермонтова, но по годам его ровесник, друг детства, однокашник по юнкерскому училищу, товарищ по лейб-гусарскому полку, секундант в его дуэли с Барантом.

Князь А. И. Васильчиков, чиновник собственной е. в. канцелярии, секундант Мартынова во время дуэли его с Лермонтовым, автор «Нескольких слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его о Н. С. Мартыновым», («Русск. Apx.» 1872, кн. I, стр. 206–213).

Ставропольский вице-губернатор, видный представитель Пятигорского «водяного общества».

М. Н. Глебов, младший товарищ Лермонтова по юнкерскому училищу, корнет л.-гв. конного полка, очень преданный поэту, его секундант в дуэли с Мартыновым.

Сохранилось письмо m-lle Е. Быховец, дальней родственницы Лермонтова, о ее последней встрече с поэтом: «…в колонке мы пили кофе и завтракали. Как приехали на Железные, Лермонтов сей час прибежал; мы пошли в рощу и все там гуляли. Я все ходила с ним под руку. На мне было бандо. Уж не знаю, какими судьбами коса моя распустилась и бандо свалилось, которое он взял и спрятал в карман. Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоем, он ужасно грустил, говорил мне так, что сейчас можно догадаться, но мне в голову не приходила дуэль». («Русск. Стар.», 1892, кн. III, стр. 707. Ср. замечания об этом письме в книге П. К. Мартьянова «Дела и люди века», т. II, стр. 92–98).

«Дмитревский меня раздосадовал ужасно — писала m-lle Быховец в только что цитированном письме — бандо мое, которое было в крови Лермонтова, он взял, чтоб отдать мне, и потерял его».

Не Васильчикова, а, как свидетельствуют разыскания П. К. Мартьянова, Столыпина. Настоящего отпевания произведено не было: священник и хор только сопровождали тело от квартиры до могилы. Все это произошло 17.VII.1841 г.

Князь А. И. Васильчиков рассказывает об этом эпизоде несколько иначе: «Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом. Наше сидение в поле при трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому что извозчики, следуя примеру храбрости г.г. докторов, тоже отказались один за другим ехать для перевозки тела убитого. Наступила ночь, ливень не прекращался. Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по той же тропинке, где лежало тело и, чтобы оттащить его в сторону, хотели его приподнять; от этого движения, как и обыкновенно случается, спертый воздух выступил из груди, но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что Лермонтов жив». («Русс. Арх.», 1872, кн. I, стр, 212).