Единственным активом, приносившим хоть какой-то доход, оставался печатный станок «Гейдельберг» (б/у, пробег 23 млн листов), привезенный из-под Майнца аккурат перед кризисом по заказу знакомого горе-рекламщика. Сам рекламщик, почуяв грядущую финансовую бурю, не дождался поставки и сгинул без следа не то в Индии, не то в Новой Зеландии. А станок остался. Серегин оснастил его двумя парнями побойчее и открыл крошечную типографию в пустующем цехе промзоны. Последовательно и неумолимо нищая в тощие посткризисные годы, Серегин привык не отказывать заказчикам: печатали все — брошюры «Братства истины», порнографические комиксы, воззвания общества обманутых вкладчиков, прайс-листы БАДов… Последним аккордом в этой длинной полиграфической песне стал заказ миллиона предвыборных листовок для депутата из региона. Тираж запороли. Серегин тайком от жены скинул на авторынке ее «француза», чтобы купить бумагу для перепечатки. «Гейдельберг» честно отработал все листовки с одной стороны, а затем встал — видимо, навечно: на ремонт и запчасти денег не было. Депутат отказался принимать миллион недопечатанных листовок и пригрозил санкциями, а Ольга выгнала Серегина из дома — за квартиру последние месяцы платила она. С тех пор он ночевал в типографии в обществе мертвого печатного станка. За это время основательно пообтрепался, и потребность в маскараде отпала: он уже не притворялся неудачником, он им был. Тем исправнее бродил по городским барахолкам и толкучкам, выглядывая в развалах чужого мусора свое шальное счастье; тем отчаяннее призывал фортуну — кроме нее надеяться было не на что. Особенно сегодня.
Контролер возник в проеме вагонных дверей, когда электричка уже подъезжала к Новоподрезкову. Сонный, он неторопливо тащился по пустому составу, нещадно зевая в меховой воротник форменной тужурки. Увидев одинокого пассажира, удивился и будто даже обрадовался — лицо его, украшенное широкими рыжими усами, из вялого стало внимательным и добродушным. Серегин вскочил и рванул вон.
Бежал по ходу поезда и от этого казалось — еще быстрее. Расталкивал отяжелевшие на холоде металлические двери, они гулко хлопали в пустых вагонах. Сзади недоуменно топотал контролер. Электричка скрипела, медленно притормаживая. Остановилась наконец. Серегин выскочил через открывшиеся двери на присыпанный снегом перрон, еле заметный в предрассветных сумерках.
Хотел было спрыгнуть с платформы в кусты и раствориться в темноте — кто ж за ним погонится по сугробам? — но передумал. Развернулся, подошел к окну вагона, приложил сложенные домиком ладони к бровям и прижался носом к стеклу. Вот он, тюлень в тужурке, только что прибежал — дышит тяжело, морда красная от бега, обиженная, усы встопорщились — плюхнулся на сиденье, стянул шапку. Понимает, что упустил зайца. А когда двери громко жахнули, закрываясь, увидел беглеца в окне — вскочил, заметался по вагону. Серегин улыбнулся ему на прощание и, проводив взглядом электричку, отправился на «блошку».