Вдруг входит девушка — в светло–голубом платье, необыкновенно изящная, тоненькая, с пышными белокурыми волосами и с такой милой лучезарной улыбкой, что казалось, вся светится.
Я вскочил со стула и остолбенел.
— Ну вот, теперь давайте знакомиться, я — Галя, — сказала она своим особенным мелодичным голосом и протянула маленькую (я сразу заметил, без маникюра) ручку. И все в ней было на редкость естественно: никакого пресловутого макияжа, никакой подкраски — вся как есть.
— Вы откуда взялись?!.. — проговорил я наконец, долго тряся ее руку.
Все почему–то расхохотались, и звонче всех она:
— Да вы только что сейчас прошли мимо меня — я мыла крыльцо.
«Вот это да! Вот это девушка! — стучало у меня в голове. — А ведь будет же она чьей–то женой… Но почему — чьей–то?! — запротестовало все во мне. — Ни за что! — Именно моей, только моей». Так я решил в тот же миг. Может, в порядке бреда. Но, точно, — решил.
И, забегая вперед, скажу — видно, сама судьба мне благоволила.
К сожалению, задержаться я мог тогда не больше трех–четырех дней. Притом, метался между станцией, где жила Галя, и совхозом, где жили мои родители, с расстоянием не таким уж маленьким — семь километров. Думал, что с Галей я сразу же объяснюсь, сразу предложу ей руку и сердце. Но не тут–то было. Дальше разговоров о книгах, театре, кино и очень тактичных вопросов о моей службе,
о моих увлечениях эстрадой никуда не шло. При всей своей лучезарной улыб- чивости и даже какой–то нежности в обращении она оказалась такой строгой и не по годам серьезной — не знал, как и с какой стороны к ней лучше подойти. За три вечера я не осмелился ни разу ее поцеловать. Потом уже, когда я уезжал, она вышла провожать меня за калитку и протянула мне руку, я обиженно сказал: «Даже незнакомые люди целуются при прощании… — И «пустил слезу»: — Ведь всякое может случиться — увидимся ли мы снова…» Она милостиво подставила мне щечку. Тут уж я не растерялся…
А насчет того, чтобы как положено — сделать предложение, взять с нее какое–то обещание (как я хотел), об этом нечего было и думать. Так ни с чем и уехал. Только своим родным описал девушку самым подробнейшим образом и просил обязательно, во что бы то ни стало, познакомиться с ней и не терять из виду. А сам стал писать ей чуть не каждый день. Она мне отвечала, но куда реже. Зато письма ее были очень интересные. Я читал их как рассказы. А когда накопилось порядочно, подшил их, сделал переплет. И без конца перечитывал. Особенно по вечерам, в казарме, когда все угомонятся, улягутся спать.
В письмах я был, конечно, смелее, чем при встрече. Признаваясь в своих чувствах, рассказывал о нелегкой солдатской жизни, о тоске в казарме. «Ты одно мое светлое солнышко…» — так заканчивал я почти все мои послания. Но девушка на это пока ничего не отвечала.