Не только отсутствіе государственнаго опыта наложило свою печать на работу интеллигенціи, но и склонность ея къ разъѣдающимъ государственную идею началамъ максимализма. Страшнымъ оказалось и отвращеніе интеллигенціи къ аппарату государственнаго принужденія, столь сильно было почти всеобщее отвращеніе передъ силой, вѣра въ слово и убѣжденіе. Государственное толстовство свелось къ приложенію въ области управленія принципа непротивленія злу насиліемъ, начатому примѣненіемъ, кн. Львовымъ и широко развитому Керенскимъ. Анти-государственный максимализмъ штурмовалъ твердыни власти, не стѣсняясь въ средствахъ и не останавливаясь передъ широкимъ примѣненіемъ насилія. Въ отвѣтъ Временное Правительство слишкомъ часто, чтобы не сказать всегда, безвольно проявляло словесное лишь сопротивленіе, не считая нужнымъ прибѣгать ко всей совокупности мѣръ государственнаго воздѣйствія и принужденія. Несправедливо, конечно, было бы отрицать тотъ фактъ, что и изъ среды Вр. Правительства раздавались трезвые голоса, настаивавшіе на томъ, что власть должна быть властью, а не только ея оболочкой, но, въ конечномъ результатѣ, голоса эти оставались вопіющими въ пустынѣ и реальныхъ послѣдствій не имѣли. Все это расшатывало самый принципъ власти, подрывало ея авторитетъ, сводилось къ фейерверку словесности. Накопившееся годами отвращеніе къ репрессіямъ, полицейскимъ мѣрамъ, карательному воздѣйствію — заставляло отворачиваться отъ примѣненія силы даже и тогда, когда власть была въ революціонныхъ рукахъ. Желаніе сохранить безкровность революціи, характеризовавшую ея первые шаги, свелось къ недостаточному сопротивленію преступленіямъ.
Революціонный паѳосъ и слѣпое преклоненіе передъ конституціонными гарантіями не давали даже возможности и помышлять о временной, вызванной обстоятельствами, пріостановкѣ дѣйствія этихъ гарантій. Большевики и уголовные преступники долго имѣли возможность безнаказанно творить свое злое дѣло, не останавливаясь передъ безсудными казнями, а смертная казнь по суду была возстановлена — и то только на фронтѣ — лишь тогда, когда дѣло разрушенія арміи было уже почти довершено. Время было пропущено, наверстать его было почти невозможно, а тутъ еще у Керенскаго сорвалось неврастеническое восклицаніе о томъ, что онъ все равно ни одного смертнаго приговора не подпишетъ и не конфирмируетъ. Власти перестали бояться, понявъ, что безнаказанность гарантирована, такъ какъ власть не противится злу насиліемъ.
Даже въ отношеніи къ уголовнымъ преступникамъ въ революціонные дни въ обывательско-интеллигентскихъ кругахъ началъ проявляться духъ всепрощенія. Сердца многихъ такъ размякли, всѣмъ хотѣлось забвенія печальнаго прошлаго, что не останавливались и передъ амнистированіемъ даже уголовныхъ. Въ иныхъ мѣстахъ изъ тюремъ выпускали уголовныхъ съ нарочитой цѣлью вызвать анархію и панику, а также сжечь архивы суда и расправиться съ чинами судебнаго вѣдомства или уголовно-розыскной части, кое-кому мѣшающими и опасными. Но были и безкорыстные сторонники раскрытія уголовныхъ отдѣленій мѣстъ заключенія. Въ тюрьмахъ различныхъ городовъ вспыхивали бунты, которыхъ администрація обычно не въ силахъ была подавить. Уголовные разбѣгались по городу, терроризируя населеніе и пополняя ряды тѣхъ, кто впослѣдствіи сталъ выступать подъ именемъ большевиковъ. Прекрасной иллюстраціей того, какъ на зарѣ революціи относились къ уголовнымъ преступникамъ, можетъ послужить исторія небезызвѣстнаго на югѣ бессарабскаго разбойника Катовскаго, которому удалось выйти изъ одесской тюрьмы, долгое время показываться въ публичныхъ мѣстахъ и вызывая къ себѣ явное вниманіе и, даже, симпатію публики. Катовскій дошелъ до того, что устроилъ съ благотворительной цѣлью публичный аукціонъ своихъ кандаловъ. Нашлось не мало любителей присутствовать и участвовать на этомъ своеобразномъ аукціонѣ. Впослѣдствіи Катовскій примкнулъ къ большевикамъ, съ которыми, однако, онъ скоро разошелся и сталъ во главѣ шайки головорѣзовъ, воевавшихъ съ совѣтской властью.