— Витька, смотри!
— Чего тебе? — недовольно буркнул Витька.
— Ты прочти, что тут написано.
Витька прочел и свистнул от удивления.
— Где взял, Санек?
— Вон, видишь, серая шляпа, синий плащ?
— Ну?
— После него осталось.
Витька, скомкав и сунув в карман недописанную телеграмму, с листком в руке двинулся к очереди, где стоял интеллигентный дяденька. Санек за ним.
— Это вы оставили, гражданин? — спросил Витька ласковым голосом.
Евгений Петрович высокомерно сделал вид, что не к нему обращаются.
— Я вас спрашиваю, гражданин. — Витька дернул Храмова за рукав. Это было уже слишком.
— Идите прочь, хулиганье! — несвойственным ему визгливым голосом крикнул Храмов.
— А-ага, — сказал Витька, — мы хулиганы, а вы кто? — Он сунул листовку Храмову под нос.
Очередь рассыпалась, их окружили. Густой бас спросил:
— А в чем дело?
Витька помахал листовкой.
— Вот, разбрасывает по столам.
— Что там написано?
— Это вслух читать — уши завянут, — сказал Санек.
— Тогда по шее ему, — деловито предложил бас.
— В милиции разберутся. Давай-ка, Санек.
И не успел Евгений Петрович крикнуть слово протеста, как был крепко схвачен с обеих сторон за руки и выведен на улицу.
В отделении милиции дежурный младший лейтенант, выслушав сбивчивый рассказ Витьки и Санька, прерывавшийся истерическими восклицаниями задержанного, вызвал начальника. Тот прочел листовку, велел быстренько оформить протокол и подать к выходу автомобиль. Через несколько минут Храмов, Витька и Санек сидели в одном из кабинетов областного управления КГБ.
Храмову предложили выложить все из карманов. Обнаружилось еще три экземпляра листовки (один ему удалось удачно оставить на столике в кафе по пути на почтамт). Виктора Сомова и Александра Козельцова, которые оказались слесарями завода «Газоаппарат», попросили дать письменные показания, а потом сказали, что они могут идти и что, возможно, их еще вызовут.
Первый допрос производил капитан Краснов вместе с Сысоевым.
Евгений Петрович раскололся легко, как гнилой орех. При обыске на квартире он сам извлек из чемодана с приготовленным к сдаче в прачечную бельем свою портативную типографию. На него и противно и жалко было смотреть, когда он, лихорадочно блестя глазами, все спрашивал и спрашивал чуть не через каждые пять минут, что с ним будет.
— Да перестаньте вы хныкать, — в конце концов не вытерпел Сысоев и кивнул на Краснова. — Скажите спасибо, что вас, старого человека, вовремя остановили. А то, может, вы бы не таких дров наломали.
В тот момент Храмову был темен смысл сказанного Сысоевым. И лишь по ходу многочисленных допросов он постепенно начал понимать, что уже с лета находился под постоянным наблюдением и что, стало быть, ему не дали бы зайти слишком далеко. Перед Красновым, который на каждом допросе включал магнитофон, Евгений Петрович не скрывал ничего, он вывернул себя наизнанку, рассказав всю жизнь. И почувствовал глубокое облегчение, словно магнитная лента намотала на себя все мутное, что до той поры он носил внутри, таил, копя озлобление. И постепенно он ожил. У него порой возникало ощущение, что когда-нибудь Краснов будет его другом. Странные фантазии!