В пригородных кассах он купил два билета до шестой зоны, хотя им достаточно было взять до четвертой.
Электричка отошла в 22.37. В вагоне Уткин молчал, глядя в иссеченное косыми линиями дождя темное окно.
В 23.15 они сошли на станции Цементный завод.
Уткин спрыгнул с платформы на пути в сторону, противоположную станционному зданию и заводскому поселку, махнул Павлу рукой, тот последовал за ним.
— Шоссе там, — сказал Уткин, кивнув перед собой.
— Тут я плохо ориентируюсь, — ответил Павел. — Надо выбраться на асфальт.
Они шагали под дождем по глинистому полю, ноги вязли, казалось — вот-вот оторвутся подошвы. Вдали, куда они направлялись, возникали и пропадали сдвоенные огоньки — это пульсировало шоссе, пульс его был очень редким.
Уткин все время держался позади. Павел пытался прикинуть, чем все это может кончиться, но ничего придумать он не мог.
Отмерили по вязкой, размокшей глине километра полтора и ступили на твердый асфальт.
— Где? — нетерпеливо спросил Уткин.
— Подожди, дай осмотреться, — проворчал Павел, с силой притопывая то одной, то другой ногой, чтобы отряхнуть налипшую землю. — Тут недалеко должен быть дорожный знак — поворот указывает… По-моему, это ближе к городу.
Через пять минут они нашли знак.
— Вот, — сказал Павел. — Отсюда в сторону леса сто шагов. Там пень. Справа от пня пять шагов.
— Веди.
— Может, один сходишь? Я ноги промочил, — сказал Павел.
Уткин опешил:
— Ты что, псих?
— Мне свое здоровье дороже, — канючил Павел.
— А ну вперед! — приказал Уткин.
Павел сошел на обочину, перепрыгнул через кювет и зашагал к лесу. Тут идти было легче: хоть и мокрая, но трава. Он уверенно вышел к тайнику, нагнулся, снял кусок дерна и, взяв из ямки заклеенную в целлофановый мешок кожаную сумку с длинным наплечным ремнем, какие носят фоторепортеры, только чуть поменьше размерами, протянул ее Уткину.
— Вот они, бери.
В следующую секунду Уткин выхватил пистолет, направил его в грудь Павлу, просто, как будничное «Здравствуйте», произнес:
— А теперь, голубчик, прощайся с жизнью.
Он нажал на спусковой крючок, Павел рванулся вбок, влево, и одновременно раздался выстрел. Уткинский пистолет стрелял бесшумно, и потому выстрел так ошеломил его, что в первую секунду он даже не почувствовал боли в руке, которая сжимала оружие…
Глава одиннадцатая
Эхо 23-го километра
Звук, оглушивший Уткина настолько, что в первый момент он не почувствовал боли в правой руке, был пистолетным выстрелом. И звук этот прогремел не так уж сильно, и эхо после него не перекатывалось по окрестностям, потому что шел мелкий дождь, до того мелкий, что у земли он обращался в туман, а туман, как известно, душит звуки подобно вате. Эхо выстрела на 23-м километре было громким только в фигуральном смысле слова. А то, что Уткин не почувствовал боли в руке, — вполне естественно и не противоречит общему правилу. Кому доводилось получать пулю, те знают, что она может, скажем, ударить в ногу и сбить человека, как дубиной, а заболит нога лишь через минуту, через пять, а то и через полчаса. Вероятно, тут мы имеем дело с парадоксом: удар пули оказывает анестезирующее действие, продолжительность которого прямо пропорциональна силе удара. Но оставим это медикам…