— А незаметно улизнуть из клуба он не мог?
— Мог. Если бы убийство произошло на соседней улице, вполне мог незаметно отлучиться на четверть часа. Или чуть больше. Но вот доехать до лесопарка, дождаться Чудинова, задушить и вернуться обратно — нет, точно бы не успел. На это не меньше часа нужно, и то, если сильно повезет.
— Но тогда кто? И почему пояском?
— Видимо, это был поясок Тамары Чудиновой. — устало сказал Панкратов. — В свой последний день она вышла из дома в синем платье с широким прочным поясом. Убийца снял его, и вот использовал…
Я облегченно перевела дыхание. Мне не давала покоя дикая мысль, что Чудинов был задушен лиловым шелковым пояском, сплетенным из многих шнурочков. То есть поясом от моего собственного платья. Но раз тот пояс был синим и широким…
— Ларочка, когда мы с вами сможем забыть обо всех убийствах? — Панкратов подлил в мою пиалку еще немного ароматного чаю и подался вперед. — Вы такая красивая. Вы… — в его глазах внезапно появилась боль. Он сглотнул и с трудом продолжил: — Вы такая молодая. Слишком молодая для меня. Моя молодость уже позади, но надежда — она последней умирает…
— Валерий, вы мне тоже нравитесь, — прошептала я, глядя строго в пиалку. — Но я… после такого стресса… Вы же не станете меня торопить?
— Конечно же нет! — он обрадовался так, словно я призналась ему в горячей и страстной любви. — Ларочка, я готов ждать вечность! Я столько лет ждал такую женщину, как вы — что для меня еще несколько месяцев ожидания!
Он залпом допил свой чай, резко поднялся и, поцеловав на прощание мне руку, ушел, закрыв дверь своим ключом. Я подошла к окну, отодвинула за навески и с полуулыбкой смотрела, как он вышел из подъезда, как обернулся и помахал мне рукой. В свете тусклого уличного фонаря он казался почти бесплотным призраком. Когда-то я каждое утро, стоя на том же месте под окном, махала моему полусвихнувшемуся от ужаса муженьку. И неважно, светило солнышко или шел ливень — не помахав, я не имела права отходить от дома. Как давно это было, словно в другой жизни…
Продолжая стоять у окна, я глубоко задумалась. Почему я так упорно не отвечаю на нежные чувства Панкратова? Динамлю его — так это, кажется, называется на современном языке? А ведь он мне нравится, и я почти не замечаю его возраста. В чем же дело? Хочется подольше продлить тот восхитительный период, которого не было в моей юности — периода, когда влюбленный мальчик дарит цветы и шоколадки, не решаясь признаться в любви и пытаясь угадать, благосклонна ли к нему избранница? Но мне давно уже не восемнадцать… Да и поклоннику моему тоже. И эта милая игра вскоре может ему надоесть.