Она рукой отстранила людей, окружавших её, и сделала несколько шагов к тем, кто стоял подальше. В мгновение ока к ней подлетел Зенкин.
— Вашу ручку, фройляйн, — он припал на одно колено.
— Чудак, — она небрежно протянула свою кисть. — Далась тебе моя рука.
— Богинюшка! Можно ли рассчитывать также на ваше сердце?
— Дурак! — бросила она с коротким смешком и подняла руку, будто бы затем, чтобы придержать на плечах лиловую шаль.
— Скучаете, господа? — она обвела их огненным взглядом.
— Без вас, несравненная фройляйн! — откликнулся Редисов.
Она наклонила голову набок и чуть приоткрыла рот, как бы задумавшись.
— Что ж… Я польщена, — тут хитрая улыбка возникла на её лице вместе с прищуром глаз. — А что если в один прекрасный вечер я не приду и больше не появлюсь никогда? А? Что вы будете делать?
— О, не будьте к нам жестоки, фройляйн!
Она рассмеялась (довольно неприятно) и несколько раз обернулась вокруг своей оси, придерживая шаль на манер параплана. Остановившись, она оказалась прямо напротив Лунева. Горящий призывный взгляд вперился в него, но он остался стоять равнодушно, будто камень, которому нипочём любой пожар.
Женщина поняла это.
— Хм… — протянула она. — Вечер обещает быть интересным. Тем более, кажется, я вижу новые лица…
— Ах да, — Зенкин, наконец, вскочил из своей нелепой коленопреклонённой позы. — Позвольте представить: мой друг, поэт Алексей Лунев. Фройляйн Рита, танцовщица.
— А, тот самый Лунев, — Рита произнесла это с придыханием и оценивающим прищуром, но совершенно холодным тоном (что за дешёвые трюки? просто нарочито и почти уже комично). — Весьма наслышана. Говорят, вы очень известны. Стихов ваших, правда, не читала.
Он ответил:
— Вполне возможно. О вас, к сожалению, ни разу не слышал. Видимо, вы личность, широко известная в узких кругах.
Пламя в глазах танцовщицы вмиг переменилось, став ледяным и зловещим, как потусторонний зеленоватый огонь. Улыбка, впрочем, осталась, но только как набор сокращённых мимических мышц.
— Тогда, надеюсь, вы будете рады знакомству, — произнесла Рита и, отвернув лицо, словно потеряла всякий интерес к гостю, бросила. — Что ж, идёмте, господа! Ich will tanzen![2]
Толпа во главе с танцовщицей, двинулась вглубь парка. Зенкин рванул было с ними, но, поравнявшись с Луневым, остановился.
— Бесподобная… — пробормотал он.
— Хм, «фройляйн», — отметил Лунев. — Она немка что ли?
Зенкин секунду смотрел на него с удивлением, затем расхохотался.
— «Немка»! Да уж, самая что ни на есть коренная немка… Ты разве не узнал её?
— Узнал? Разве я должен был её узнать? Я впервые вижу эту женщину.