— От Ильи, что ли, письмо-то?
Маруська доверчиво вытащила из-за пазухи письмо и подала Серафиме. Та взялась читать, сбоку пристроилась Нюрка. Маруська стояла рядом, смотрела на них и светилась. Ей так хотелось, чтобы и они тоже порадовались, развеселились, как в ту ночь. Но Серафима отдала письмо и сказала только:
— Дай Бог, чтоб…
А Нюрка ничего не сказала.
Поспела каша, собрались ужинать и только тут хватились, что Тяти нет. Стали звать. Он появился из бора с полной охапкой опенков. Считали, что они уже отошли, а оказывается, вон еще какие стоят. Тятю хвалили, и он улыбался, ему нравилось, когда о нем вот так хорошо говорили. Желая еще чем-нибудь удивить, вспомнил, о чем толковали сегодня бабы в МТС:
— А я знаю. Начальнику похоронка пришла Серафиме, а он ее прячет.
Маруська выронила котел с кашей, и она густой лентой вывалилась на землю.
— Ты что, сдурел, Тятя! — Серафима цепко ухватила его за грудки. — Мне не может похоронка прийти, не может! Чучело ты огородное!
Она трясла его изо всех сил, и голова Тяти моталась, дыроватая фуражка свалилась.
— Да погоди! Последнее из него вытряхнешь!
Нюрка оттащила Серафиму и строго спросила у Тяти:
— Опять врешь? Напугать хочешь?
Тятя испуганно и согласно закивал. Он хорошо помнил, как в прошлом году били его на покосе бабы. Тятя решил тогда их напугать и, подъезжая к стану, заорал:
— Похоронки везу! Мно-о-го!
Бабы остолбенели.
— А, струсили. Я хап — и готово.
Выволочку ему тогда дали добрую.
— Убью, холера! Мало тебя бабы возюкали! Тьфу ты, зараза!
Поправляя платок, Серафима выругалась и погрозила Тяте кулаком. Он осторожно отошел в сторону, присел на землю, натягивал свою фуражку и сопел. Тятя одно понял: лучше про это не говорить.
Кое-как Маруська соскребла вываленную кашу, но даже и это не доели. Молча подались к трактору.
Соседка Семена Кирьяныча не утерпела и брякнула о похоронке. Слух порхнул по деревне в тот же вечер. Услышала его и Дольская. Сначала она не поверила хозяйке, у которой стояла на квартире, но та веско убедила:
— Да он все может, злыдень! И не такое выкинет, по себе знаю.
«Как же так? — думала Дольская. — Как же так? Обманывать человека, в таком горе. Как потом Архипов будет в глаза им смотреть?»
Лежали на столе тетрадки, сшитые из старых газет. Их надо было проверять, надо было готовиться назавтра к урокам. А она ни за что не бралась, никак не хотела поверить в услышанное.
За время войны Дольская успела многое увидеть и испытать. В несколько месяцев прошлая жизнь была разломана и разбросана. Из тиши уютной институтской библиотеки, где она просиживала до ночи, работая над диссертацией, от пыльного запаха старых, мудрых книг, от милых родителей, которые не чаяли души в единственной дочери, от умных поклонников ее выкинуло, неожиданно и страшно, на голое осеннее поле, к тяжелой лопате с плохо обстроганной ручкой, к кровавым мозолям, к противотанковому рву. Это было похоже на сон, она ничего не могла сообразить. Потом возвращение домой. Эвакуация, во время которой Дольская потеряла своих родителей. Они оказались в Ташкенте, а она здесь.