Слепая по-прежнему вздрагивала при появлении конюха. Когда он вел ее за узду, она пугливо трясла и мотала головой.
— Умное животное за версту зверя чует, — объяснил подобное поведение дедушка Платон.
Он посоветовал внуку взять для замеса глины не васюганскую торфянистую воду, а чистую, колодезную. Говорил убежденно: кирпич будет прочнее, без пустот и трещин.
По боковому прокопу слепую завели в траншею. Насыпанная ровным слоем глина успела нагреться, под копытами крошились комки. Захар несколько раз провел Пургу по кругу, сказал ласково и повелительно:
— Н-но, милая, меси!
Поняв, что от нее хотят, она пошла по траншее без помощи человека и понуканий. Постепенно мелкий, чуть сбивчивый шаг переходил в крупный, уверенный. Впереди тянулась бесконечная круговая дорога, без выбоин, узловатых корневищ и бугров. Жеребенок попытался войти за матерью в прокопанный отвал траншеи, его отпугнули. Отбежал за земляной вал и несколько кругов с легким прискоком сопровождал работницу.
Васек собрался плеснуть под копыта лошади ведро воды, остановил друг.
— Этак мы нашего глиномеса без ног оставим. Вода ледяная, пусть греется. Я Пургу для пробы завел, надо же привыкнуть. Мы водой будем бочку с вечера наполнять. Соображаешь зачем?
— Не башка у тебя, Захар — сельсовет.
— Придется тебя председателем приставить к ней.
Васька заголил испачканную глиной рубашку, щелкнул над пупом.
— Пузо маленькое, не по мне должность.
Васюган лежал под хмарной заволочью. С реки наносило вечерней прохладой. Смутно проступали очертания левого, низинного берега.
Пришел Платон, в старом ведре развел дымокур. От тлеющих гнилушек потянуло терпким дымком.
— Комарное будет летечко, — предсказал старик. — Мокроты кругом много.
Он окурил дымокурными струями Пургу. Серенький резвун сам приблизился к голубому потоку, заводил ноздрями.
— Привыкай, красавчик, к цыганским духам. — Платон поставил ведро на землю, затяжно вздохнул. — Воли отпущено тебе три годочка, трудни колхозной — без меры. Матери не век вековать, нагуливай силу, крепи жилы.
Старик долго, оценивающе смотрел в нутро глинодельни, провожая взглядом шагающую без поводыря лошадь.
— Толковитые вы, хлопцы! — похвалил работников.
— Мы такие! — раскрыл в улыбке рот Васёк и поперхнулся попавшим в горло комаром.
Чавкала под широкими копытами сдобренная водой глина. Платон присел на траву возле дымокура.
— Знавал я на войне мастера-кирпичника. Он и печекладом был. Курской земли мужичок. Крепенький такой, ладный весь из себя. Что из деревни солдатик, я сразу приметил: он винтовочный штык на манер косы затачивал. Сидим, бывало, в окопе, от холода зубогоном занимаемся. Везде одновзводец мой окопную землю на пощуп брал. Разминает, нюхает, подносит к близоруким глазам. Спрашиваю: «Что, Гаврилушка, годится ли на кирпич?» — «Нет, — отвечает, — склей не тот». Носил он вместе с медным крестиком на шее ладанку. Хранилась в ней щепотка печной перегорелой глины. Иногда поверья людские живучее веры оказываются: заговоренная, мол, она матушкой родной. От погибели должна хранить, от плененья вражьего… Убит был Гаврила в небольшой перестрелке. Пули-то дуры, да умных секут. Хоть золотишко рассыпное зашей в ладанку, не будет спасения, коли на роду судьба закорючину поставила. Смерть, ребятки, да жена богом суждена…