— Ладить — это лечить?
— Лечить. Но лечение такое не связано с травами и снадобьями. Тако лечение связано с наговорами и особыми приметами, каки передаются по родове: готовится, к примеру, бабка помереть, загодя знание свое передает дочери. Та в свой срок передает своей дочери. И дале из поколения в поколение. Знание идет по женской линии, но быват, пользуют его и мужчины, особенно старики.
— Ты, отец, что-нибудь из того знания запомнил?
— Так, малость.
— К примеру?
— Помню, как она заговаривала больной зуб. На народившийся месяц выводила в сумерках во двор, ставила лицом к месяцу и наказывала повторять за собой. Заговор же был такой:
«Месяц, месяц молодой,
Месяц бравый дорогой,
Где ты был-побывал,
Чего видел-повидал?»
«Был среди густой травы,
Был и выше головы,
Видел зрячих и слепых,
Видел мертвых и живых.
Чего просишь у меня, раб Божий Данила?»
«Как у мертвых зубы не болят, так пускай и у меня не болят».
Повторить надо было, глядя на месяц, три раза. И так три дня подряд.
— И помогало?
— Помогало, наверно. Не помню. Иль, к примеру, ежели ребенок долго мочился в постель, то выводила его на молодой же месяц и после заговора приказывала помочиться в притвор калитки. А в опчем, пустяки все это.
— Почему пустяки? В пустяках этих опыт сотен поколений. И ты, отец, интересно рассказываешь. У вас — видишь, как: дом передали дальней родне. За просто так: передали и — все. Или связь людей с животными… Мне бы в голову никогда не пришло, что собаки и кошки могут так чувствовать хозяйку — вообще хозяина. Это ж удивительно. Или вот ты сказал, что до Корбоя тропами по тайге — два дня хода. Сколько это в километрах и что значит — хода?
— Я думаю, что километров восемьдесят. Но в тайге ход особый. Там, в таежных глухоманях, нет ровных дорог: то колдобина, то болотина, то трава по пояс, то взгорье, то низина. Опять же тропы чаще звериные — неоткуда взяться человеческим. Идешь, не задерживаясь, безостановочно. Тока чаю попить где-нибудь у ручья и встанешь.
Николай слушал и влюблялся в отца все больше и больше. Он понимал, что такой цельный человек не мог за просто так оставить семью, забыть о сыне, о матери своего ребенка. Дивился и тому, что судьба развела их на столько лет и не подала за эти многие годы ни единого знака, какого мало-мальского намека — ни им с матерью, ни отцу его Даниле Афанасьевичу, что живы, ждут, любят эти три человека друг друга. Что дорожат самой малой вещной памятью, каковая сбереглась в виде ли единственной фотографии молодого Белова, в виде ли пусть чужой, но такой близкой и родной гармони, ведь точно на такой же игрывал он — ни муж, ни отец, но гораздо более того — любимый ими обоими человек.