Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла (Левитин, Левитина) - страница 8

Что было дальше, мы не знаем. Известно только, что на одной из станций направления Москва – Можайск вынесли из вагона полузадушенного человека с вываливающимся набок языком. За ним вели другого, явно неспособного совершить преступление. Он бормотал что-то смущенно, но вид у него при этом был какой-то лихой и совершенно замечательный.

С этих пор мне стали сниться удивительные сны. И всегда возникали в них две собачки, совершенно одинаковые. Только одна – золотистая, новенькая, длинный хвост, а другая белесая, с залысинами, почти без хвоста. Они смотрели на меня откуда-то сверху, голова к голове, и я просыпался от этих взглядов.

Стало нервно жить, я все время дергал Машу, давая ей советы, как сберечь Ваксу, чтобы никогда больше не потерять. Я с ума сходил, думая, что станет с нами, если Вакса пропадет снова, и категорически, противным до визга голосом запрещал дочке уносить ее в детский сад, к другим детям.

– Там полным-полно игрушек, – говорил я. – Зачем обязательно Вакса?

– Ты так беспокоишься о ней, папа, – сказала Маша. – Больше, чем я. Ты не беспокойся. Она все понимает. Она живая. И никуда больше не денется.

– Она слишком даже живая, – нервничал я, вспоминая свои сны. – И ты тоже живая. Я не переживу, если с вами что-то случится.

– Мы так сильно ее любим, папа, что ничего с ней случиться не может. Ты ведь волшебник, так говорит мама.

– Ну конечно же, я волшебник, только старый, беспомощный волшебник. Моего волшебства только и хватило, чтобы ты появилась на свет.

– Вот видишь! Значит, я тоже – волшебная. И Вакса – волшебная. Она родилась не здесь, а на другой планете и вернется туда, когда я разыщу эту планету или сумею сочинить такую же.

– Какую еще планету?

Я начинал беспокоиться, слишком большой болью далась мне эта вторая собачка, чтобы я мог поверить просто в детские игры. Дети всегда говорят если не правду, то рядом с правдой, очень близко, да-да, рядом с правдой.

Я с ума сходил, оттого что в душе Маши что-то изменилось в попытке соединить эти два несхожих, но все-таки очень близких образа, а когда однажды она обратилась ко мне с вопросом: «Правда, она чуточку побелела, ты заметил?» – я почувствовал, что теряю сознание.

Да, заметил, да, конечно же побелела, но она – другая, другая, она – подмена, не та, из новогодней неповторимой немецкой ночи, а просто из кучи мягких комков в детском магазине, с ней не должно происходить никаких чудес, она просто двойник, ее не надо теребить, не надо трогать, она все равно не станет прежней.

Все это я думал, а сказать ничего не мог даже жене, она стала бы беспокоиться – здоров ли я сам, и так мы жили бы в одном доме, бесконечно прислушиваясь друг к другу.