— Смотри, что я нашла, — сказала Сильвия.
Мы молча стали карабкаться по ступеням, которые больше напоминали приставную лестницу. Она — слегка пригнувшись, я — вжав голову в плечи.
— Каким образом? — спросил я.
— Случайно наткнулась, когда никого рядом не было.
Налево от последней ступени располагался маленький темный чердак (пыльные шершавые деревянные балки, простая рама окна, выходящего в кроны деревьев, секция дымохода), в котором стоял большой бак для воды. В стену, покрытую штукатуркой, были вкручены несколько винтов, уже проржавевших. На них висели свернутая кругом заросшая пылью струна и календарь. Страницы с фотографиями шелохнулись и замерли. «1994», — прочитал я. Окно озарялось ярко-оранжевым светом уличного фонаря, расположенного прямо под ним. В этом молчаливом пыльном, но теплом помещении Сильвия остановилась и повернулась ко мне.
— Наконец, — сказала она, — мы одни.
Особенный оттенок ее голоса отразился от стен и впился мне в кожу крошечными невидимыми сверлами. Перед глазами у меня стоял лишь контур ее бедер, скрытых под облегающей юбкой.
Рядом с домом с воем стремительно проехала «скорая помощь».
В ту секунду я подумал о Лелии, которую с таким трудом удалось умилостивить. Она, очевидно, сейчас сидит на диване несколькими этажами ниже и терпеливо ждет моего возвращения, не понимая, куда я запропастился. Или же, наоборот, ей надоело ждать, лицо у нее сделалось холодным и сосредоточенным, и она уже разговаривает с кем-то другим. Мне так отчетливо представились ее глаза, коричневые, бездонные, видящие меня насквозь, что я на мгновенье опешил. Тут же вспомнились ее голос, привычки, тело, вся наша жизнь вместе, и мне стало стыдно за себя, стыдно до тошноты. Она — живой человек, с ребенком внутри, а не призрак, который в тот момент находился рядом со мной.
Нужно было что-то сказать. В этой комнатушке я чувствовал себя нескладным гигантом, которому не хватает решительности встать и уйти.
Она стояла, облокотясь о резервуар с водой, и, казалось, улыбалась каким-то своим мыслям.
— Помнишь, как мы сидели под снегом в парке на скамейке? — спросила она.
— Да, — я кивнул. Тут же почувствовал, как понизу разливается тепло.
— «Пятна грязи на снегу», — произнесла она.
— Да, — снова повторил я, как умственно отсталый.
— Может, сядешь сюда?
Она повернулась к длинной лавке, стоявшей под окном. Поскольку я так и не придумал подходящего повода опустить огромную голову, которая находилась на уровне занозистых стропил, я сел на пыльный сучковатый подоконник и прислонился спиной к оконному стеклу. В оранжевом свете все вокруг как будто испускало странное свечение.